– Гм… я-то им на что? – спросил великий князь. – Ведь даже не цесаревич.
– Позвольте не отвечать, ваше императорское высочество, – поклонился Огуречников, вновь перейдя на официальный язык.
«Это значит: сам догадайся», – подумал великий князь и ругнул себя за непонятливость. Ну конечно! Все проще простого: убитый уже никогда не станет ни цесаревичем, ни императором. А высоко сидят господа мраксисты, далеко глядят… В императорах им нужен нетрезвый братец Мишенька…
Логичный шаг: устранить саму возможность изменения порядка престолонаследования в пользу младшего сына по именному указу государя. Не будет младшего сына – не будет и указа, строго говоря, весьма гипотетического, но об этом шепчутся…
А заодно – всколыхнуть народ. Любимое занятие этих господ.
Народ, положим, всколыхнется, хотя совсем не так, как они рассчитывают. Но это уже не изменит главного: при новом государе, при Михаиле Константиновиче мраксисты уже могут попытаться учинить в России революцию – если только не слишком поспешат. Время будет работать на них. Когда-нибудь они дождутся того, что верховную власть можно будет сковырнуть одним щелчком…
И верховная власть будет виновна в этом ничуть не меньше всяких бомбистов-заговорщиков!
Неглупо, ох, неглупо… Но по всему видно, что подполковник Огуречников тоже не из дураков.
– Хорошо, – отрывисто произнес Дмитрий Константинович. – Работайте. Полагаюсь на вас. Но в случае малейшего изменения обстановки – немедленно докладывайте мне лично. Да, кстати… государю доложили об опасности покушения?
– Никак нет, ваше императорское высочество. Пока еще нет.
– Очень хорошо. У меня к вам личная просьба: не торопитесь докладывать. Здоровье государя в последние недели… несколько расшаталось, вы меня понимаете?
Еще бы Огуречников не понимал.
Бесконечные арбузно-тыквенные бахчи в сухих степях давно кончились, сами степи тоже. За вагонным окном замелькали сопки, одетые пышными елями. Легировский полистал географический атлас и сообщил, что дальше начнутся настоящие горы, особенно высокие после Байкала.
– Благодарю, у меня по географии всегда был высший балл, – чуточку насмешливо отозвалась великая княжна.
– А у меня нет. В этих краях я впервые. Немало погулял в молодости, но все больше по Волге-матушке, да по южнорусским степям, да по Кавказу… Думал: вот она, Россия. А то был российский хвостик.
– Так уж и хвостик? Может быть, все-таки голова?
– Если голова нынче повернута на восток, то где же быть хвосту? Вы только поглядите, какие здесь просторы! Людей мало, что верно, то верно. И дело делается через пень-колоду. Дорога эта стала казне раза в три дороже, чем следовало бы. Воровство и разгильдяйство. – Увлекшийся было Легировский внезапно спохватился: – Но главное, конечно, то, что дело все-таки делается…
– Вот именно.
Легировский отрезал толстый пласт розового сала от здоровенного куска, коим разжился на полустанке под Красноярском, водрузил на хлеб, стал жевать. Великой княжне он таких деликатесов уже не предлагал, а та, в свою очередь, перестала ужасаться: как же можно кушать такую пищу? Прожевав, репортер подавил отрыжку, вытер руки о старую газету, скомкал ее и метко швырнул в корзину для мусора. Манеры его восхищали и одновременно возмущали Екатерину Константиновну.
– Вот едем вроде быстро, а пожалуйте любоваться – одноколейка, – продолжил он. – Где вторая колея? По проекту должна ведь быть. Если что-то случится на перегоне, как подать помощь? Если война, как быстро перебросить большое количество войск? По проекту первой очереди Транссиба двухпутка должна идти до самого Иркутска, а где она? В Омске кончилась.
– Будет, – уверенно сказала Катенька.
– Будет-то, может, и будет, но когда? Теперь возьмем Байкал. Известно ли вам, что обходной, с юга, путь проложен так себе, на живую нитку? По-честному, там еще работы непочатый край. Там версты пути не погонные, а поганые. Скалы рвать надо, туннели долбить. Это железная дорога? Это российская наша показуха, вот это что! И очень даже может случиться так, что пассажиров от греха подальше высадят и повезут водою. Как раньше возили. На колесном пароходике. Чух-чух, шлеп-шлеп.
– Откуда вы только все это знаете?
– Обязан. А известно ли вам, что…
Он не договорил – в дверь деликатно постучали.
И неделикатно отворили ее.
– Не угодно ли чаю? – ласково улыбаясь, молвил проводник, сунув в купе голову в фуражке. – Только что заварен. Чай превосходнейший, бублики свежайшие, икорочка паюсная. И лимон-с имеется.
– Благодарю, нет, – быстро ответил Легировский. – Если захотим позже, я сам к вам зайду.
– Как угодно-с. – И голова в фуражке скрылась.
Помолчали. Легировский морщил лоб, теребил себя за вислый ус, катал по лицу желваки.
– А я бы выпила чаю, – сказала Катенька. – Принесете?
– Гм…
– Извините, вы о чем-то думаете?
– Не нравится мне этот проводник. – Легировский жестко усмехнулся. – Очень уж глаза внимательные. Ни гроша еще от нас не получил, а любезен сверх меры. Появился недавно, до него другой проводник был. О чем это говорит?
– Филер? – тихонько ахнула Катенька.
– Он самый. Эту публику я за версту вижу. Поздравляю, вы в подозрении. Филер-то толковый, далеко не из последних. Такого абы кого пасти не пошлют.
На глаза великой княжны навернулись слезы.
– Как вы думаете… узнал он меня?
– Не знаю. Если узнал, то вряд ли уже успел доложить. Но если даже успел, то где-то там… – Легировский неопределенно помахал рукой в воздухе, – решают, что с вами делать. Ну и со мной, конечно, тоже, я ведь пособник. А пока там решают, время идет. Во всяком случае до Иркутска мы можем ехать спокойно – там ведь понимают, что никуда мы из поезда не денемся… Как вы думаете, великому князю о вас доложат?
– Наверное. Вряд ли посмеют не доложить. Но…
Катенька не договорила. Легировский посмотрел на нее с подозрением.
– А что я могу? Выкинуть филера из поезда разве? Это лишь отсрочка. Дохромает до ближайшей станции и протелеграфирует. Тремя часами раньше, тремя часами позже – какая разница?
– Да-да, конечно… – спокойно ответила великая княжна. – Я понимаю.
Ей хотелось плакать.
Начальник станции Тулун-Узловая, красный и яростный, налитым кулаком тыкал в зубы машинисту Будрылину. Начальник был недавно назначен и в связи с проездом дальневосточного наместника очень боялся, как бы чего не вышло. Будто назло, в своем распоряжении он имел всего-навсего два паровоза и две паровозные бригады. Паровозы были хорошие, типа «Змей-Горыныч», и бригады до сегодняшнего дня казались начальнику станции вполне надежными…
И вот нате, любуйтесь – Будрылин пьян в стельку!
Подлеца трижды окатывали студеной колодезной водой – вотще. Били по щекам – с тем же результатом. Будрылин стоял на ногах только потому, что его поддерживали под мышки. При каждом тычке начальственного кулака голова машиниста откидывалась назад и упрямо возвращалась. Членораздельно говорить он не мог – мычал по-животному.
– Как ты смел, негодяй! – гремел на всю подведомственную территорию начальник.
Будрылин мычал.
– Ты хоть понимаешь, пьяная сволочь, что натворил? – И новый тычок угодил пьяной сволочи в нос.
Будрылин вдруг удивился.
– Н-не им-меешь права б-бить! – выговорил он, шмыгая кровоточащей ноздрей.
– А вот я тебе сейчас покажу, на что я имею право! – лютовало начальство.
