Часам к десяти утра появился граф Лопухин со слугой, оба выспавшиеся и цветущие. Граф выглядел так, будто собрался отправиться в театр или клуб, а не в небо: превосходный сюртук с гвоздикой в петлице, шелковый цилиндр, галстук бабочкой, трость. Приветливо поздоровался с Гжатским и Канчеяловым, с интересом, но без особых восторгов обозрел похожую на китовое брюхо оболочку дирижабля. Осведомился, не может ли быть чем-нибудь полезен.
Измученный Гжатский, совсем позабыв о чинопочитании, лишь отрицательно мотнул головой, но дерзкий сей поступок был оставлен графом без внимания. Коротко кивнув, Лопухин отошел ближе к оцеплению. Здесь между ним и слугой состоялся короткий разговор.
– Это может произойти сегодня.
– Что может произойти, барин? – спросил Еропка и зашевелил ушами в недоумении.
– Покушение на цесаревича может произойти сегодня, – задумчиво молвил граф, доставая из портсигара папиросу. – Удобный случай. И будь добр, прекрати изображать, будто ты не понимаешь. Актер из тебя получился бы, но провинциального масштаба и на вторые роли. Всё ты понял.
– Да вот как бог свят…
– Не божись попусту, не люблю. Последний раз говорю: перестань представлять дурачка. Думаешь, с убогого иной спрос?
– Думаю, барин, – сокрушенно разведя руками, признался Еропка и вздохнул тяжко: мол, что за удел несчастный служить такому господину, который тебя насквозь видит!
– Правильно думаешь. В большинстве случаев так оно и есть, но только не со мной.
Слуга еще повздыхал сокрушенно, но прятал в глазах лукавинку. Наверное, неспроста. Заметил ее Лопухин или нет, но перешел к делу.
– Дирижабль видишь?
– Да кто ж его не видит, барин? – подивился Еропка. – Знатная колбасятина.
– Чем он наполнен – знаешь?
– Сказывали, будто специальным легким газом.
– Весьма горючим газом к тому же. Если кто поднесет спичку, от того, пожалуй, только кучка угольков останется. Замечаешь, что дымовая труба смотрит вниз и вбок гондолы, а не вверх?
– То-то, что вниз. Чуднo.
– Зато правильно. Так много безопаснее. Ну и, конечно, труба снабжена пламегасительной сеткой, а внешняя оболочка дирижабля пропитана огнезащитным составом. Более того, заполненные воздухом баллонеты находятся ниже основного баллона, что тоже в какой-то степени защищает от искры… И тем не менее для уничтожения дирижабля может хватить одной зажигательной пули или даже стрелы с горящим наконечником. Кое-где в Японии луки еще в ходу, и луки мощные. Говорят, будто японцы хорошие стрелки, и я предпочитаю в это верить.
В вытаращенных глазах Еропки как будто вспыхнуло отраженное пламя сгорающего спичкой дирижабля, но сразу погасло. Слуга вертел головой, морщил лоб.
– Навряд ли стрeльнут, барин, – высказал он мнение, поскребя напоследок в бороде. – Гляньте, сколько полиции. Местные людишки полицию уважают, это я уж приметил. А ежели найдется какой бешеный, так не успеет и ружье поднять, не то что лук натянуть. Скрутят его или саблей рубанут, и всех делов. У азиатов с этим быстро…
Спорить граф не стал, хотя видно было, что уверенный тон слуги нимало его не убедил. Меланхолически постукивая концом трости по лаковому ботинку, Лопухин сменил направление беседы:
– Вышку видишь?
– Кто ж ее не видит, барин? Слепой разве.
– Прежде чем дирижабль поднимется в небо, заберешься на верхнюю площадку. Тебя не сгонят, о том уже отдан приказ. Твоя задача будет заключаться в том, чтобы смотреть не на дирижабль, а на зрителей. Смотреть очень внимательно. Тебе будет очень хотеться взглянуть вверх, но ты будешь смотреть по сторонам. При обнаружении покушающихся – подашь сигнал свистком. Держи свисток. Сориентируешь местную полицию… ну и наших, если потребуется. Задание понятно?
Еропка замотал головой.
– Непонятно, барин. Выходит, вы в небо подниметесь, а я на земле останусь?
– Так и выходит. А ты никак о полете мечтаешь?
– Боже упаси, барин! – перекрестился слуга. – О такой страсти мечтать! Психический я разве? Зачем мне это небо? Мне и по земле славно ходится. Но как же вы без меня? Возьмите с собой, право…
Лопухин рассмеялся.
– Дирижабль пятерых не поднимет, дурья твоя голова! Возможно, он не поднимет и четверых, в таком случае Иманиши придется поскучать внизу. Если цесаревич летит, я лечу вместе с ним, это решено. Я обещал государю. Лейтенант Гжатский возьмет на себя управление. Иманиши нужен, дабы польстить самосознанию японцев. Мест больше нет, все понятно?
– Но барин…
– Умолкни. Не по чину тебе лететь в одной гондоле с наследником престола.
Еропка обиженно засопел.
– А если в небе что случится? Если из колбасы этой газ выйдет, тогда как?
– Для тебя никак, – чуть заметно усмехнулся Лопухин. – Разбиваться в лепешку вместе с цесаревичем тебе и подавно не по чину. Сегодня твое место на галерке. Да не забудь сделать то, что я тебе сказал.
– Не извольте беспокоиться, барин, – печально вздохнул Еропка.
Вскоре послышался множественный топот копыт. Бесцеремонно раздвигая толпу, конные гвардейцы освобождали проезд для экипажа цесаревича. Минута – и экипаж подъехал. Из него выбрались цесаревич, его камердинер и Корф.
– Не усидел, – виновато улыбнулся посланник. – Все одно головы не сносить, коли случится беда. – Он суеверно поплевал через плечо и троекратно перекрестился. – Прости мне, господи, грехи мои… Неужели полет состоится, Николай Николаевич?
– По всей видимости, да.
– Беда просто! А я, признаться, надеялся на какую-нибудь неисправность…
– Увы. Пока все благополучно, как видите.
Качая головой, Корф уныло отошел.
Цесаревич выглядел трезвым и угрюмо молчал. Вероятно, он только сейчас осознал, во что ввязался. Граф подошел к нему.
– Доброе утро, Мишель. Прекрасная погода для полета. Еще четверть часа – и, пожалуй, можно начинать.
Михаил Константинович ответил рассеянным кивком. Он был бледен. Разве только слепой не заметил бы: цесаревич трусит, сильно жалеет о своей похвальбе и размышляет о том, как бы избежать воздухоплавания. Однако поздно! Отказаться – конфуз. Это было понятно даже ему.
Гондола с забравшимся в нее лейтенантом Гжатским оторвалась от земли и закачалась в воздухе, удерживаемая якорем. Перестала булькать гидролизная машина, и шланг был отсоединен. Лейтенант осторожно зажег керосиновую горелку. Теперь оставалось ждать совсем недолго: много ли времени нужно, чтобы развести пары в маленьком котле?
В стороне слышались нестройные звуки медных труб – маленький оркестр готовился грянуть марш. Тихонько бухнул турецкий барабан. Блестели на солнце тарелки.
Появился Иманиши – вежливый, как всегда, но непреклонный.
– Я не ужинал, не завтракал, пил очень мало воды и сгонял вес тела в фехтовальном зале, а затем в бане, – очень серьезно сказал он Лопухину. На высокого атлетического Гжатского, весившего никак не менее шести пудов, и на его дагерротипный аппарат, взятый в полет ради съемки видов Токио с высоты, он не смотрел. – Если понадобится, я оставлю на земле свою обувь и всю одежду. Оставлю даже оружие, кроме вакидзаси. – Он указал на короткий меч, похожий на большой, слегка изогнутый кинжал в лакированных ножнах.
«Хорош будет цесаревич рядом с голым японцем, – подумал Лопухин. – Сенсация для светской хроники… Интересно, как далеко готов зайти Иманиши в служении долгу? Если для облегчения аппарата
