похитил не того ребенка?
И еще любопытнее: какие наказания существуют для мусорщиков, выполнивших свою работу ненадлежащим образом? Просто-напросто изгнание в человечество со стертой памятью об Ореоле или что-нибудь похуже?
– Спасибо, – сказала девочка, допив молоко. – Очень вкусно.
Мне показалось, что на один миг она растерялась, внезапно осознав, что не представляет, куда попала и что будет дальше, но уже в следующее мгновение вновь успокоилась. Педагог-ореолит знал свое дело.
– Пойдем, Франсуаза, – ласково сказал он, и девочка тотчас встала.
– До свидания, – сказала она нам с Вилли, да и куратору тоже, поняв, что мы остаемся.
– До свидания, – ответил я ей, догадываясь, что никакого свидания нас впереди скорее всего не ждет. Кто она – и кто я?
Хоть тресни, не выглядела она гением. Ребенок как ребенок, цыпки на руках и сопливый нос. Чуть-чуть веснушек. Что-либо примечательное отсутствует как класс. Таких детей каждый второй, да и то только потому, что остальные пятьдесят процентов – мальчишки.
Только когда педагог с девочкой вышли (куда, интересно?), куратор обратил внимание на Вилли. Тот был взъерошен, как вздорная земная птица воробей перед дракой с себе подобным.
– В чем дело, мусорщик?
– В шляпе, равный, – ухмыльнулся Вилли.
– Тебе нужен отдых?
– Нет.
– Подумай еще. Ты изношен. Ореолу нужны…
– Я знаю, кто нужен Ореолу, – раздраженно перебил Вилли.
– Тогда получи замечание. Это – новый мусорщик? – Куратор чуть покосился в мою сторону.
– Да.
– Сырой материал. Но лучше, чем в прошлый раз.
По-моему, Вилли хотел сдерзить в ответ. Я бы точно сдерзил на его месте, я и на своем не собирался молча слушать, как какой-то хлыщ обсуждает при мне мои качества, да еще так, как будто речь идет о какой-то неодушевленной материи! Но Вилли промолчал, и я тоже. Я вдруг почувствовал, что не могу и рта раскрыть, зато очень хочу встать и идти за куратором туда, куда он меня поведет. Нестерпимо хочу.
Вилли только слегка кивнул мне на прощанье.
Когда с тобой происходит что-то, что от тебя не зависит, лучше всего настроиться на философский лад. Согласен, это не так-то просто, когда тебя ведут на казнь, но когда идешь в неизвестность, да еще
Не знаю, чем я дышал, выйдя вслед за куратором из «бунгало», и по какой причине шел, а не бестолково летал. Чернота и звезды, космос, но под ногами была невидимая твердая поверхность, и я не испытывал мук удушья. Впереди, слева, справа, сверху и снизу – только звезды и несколько клочковатых туманностей. Пешком по Галактике! Ну, пусть не по Галактике, пусть по внешнему уровню Ореола, но и это замечательно! Нигде, правда, не было видно педагога с девочкой, а оглянувшись назад, я увидел, что исчезло и «бунгало», но ни то, ни другое не заставило меня разволноваться. Я догадывался, что не пропаду. Не дадут. Вообще-то не слишком приятно ощущать себя в чужих руках, но когда эти руки сильны и заботливы, то почему бы и нет? Когда еще выпадет случай хоть немного побыть счастливым и безмятежным?
К хорошему быстро привыкаешь. С некоторым усилием я нагнулся на ходу, поскреб ногтем прозрачную поверхность и не понял, что за материал? Вроде стекла, но не твердый, а чуть податливый, как мягкий пластик. Да и материал ли это вообще? Какие у меня основания считать его материалом, пригодным для обработки? Ровно никаких. Ну и иди куда шел, лови момент для вопроса, ведь, может быть, тебе позволят задать вопрос…
Так мы и шли в пустоте – впереди куратор, позади я. Немного кружилась голова. Озадачивало отсутствие шума шагов и вообще дефицит звуков, но к этому я быстро привык. Пусть неврастеники пугаются мертвой тишины. В джунглях Тверди иной раз стоит такая тишь, что шорох собственной одежды кажется неприемлемо громким, а уж кашель разносится по всей округе, как ружейный выстрел, подхватывается эхо-слизнями – и конец тишине. А тут хоть бомбы взрывай – грохнет без эха, и снова тишь, и никому нет дела, что это там бумкнуло…
Минуты через три я совершенно освоился, а минут через пять задал себе вопрос: какой смысл в этом хождении? Почему бы ореолитам не перебросить меня в нужное место одним махом и нечувствительно? Что, не могут? Не верю. При их-то могуществе, при их невероятных возможностях – и пешком? Чего ради? Если только ради того, чтобы я проникся, то пожалуйста – считайте меня проникшимся, только объясните чем! Я ведь не лирик, чтобы наслаждаться окружающей действительностью, ловя тонкие движения души. А что до могущества ореолитов, то была им охота вновь повторять одно и то же! Да, они могущественны. Практически боги. Я убедился и принял к сведению. Чего ж еще?
Будто услыхав мои мысли (а почему бы и нет?), пейзаж, если так можно было назвать испещренную искрами звезд черноту везде и даже под ногами, стал меняться. Впереди по курсу обозначилось некое сияние. Я бы не очень удивился, окажись там райский сад или, наоборот, печи для термообработки грешников, и подумал, что, если у ореолитов есть юмор, они вполне могли приготовить мне для встречи подобную бутафорию. Для кого-то мои мысли могли показаться кощунственными, а только я никогда не верил в то, что говорили попы и проповедники всех конфессий на свете. Если бог существует, то какой ему интерес отслеживать судьбу и душевные метания каждой человеческой единицы, а тем более прислушиваться к молитвам, полным противоречий и несусветного вздора? Да и бог ли создал нашу Вселенную? Ореол, вон, создали люди, а он, если Вилли не врал, даже не одна, а несколько вселенных, вложенных друг в друга…
Я вдруг обнаружил, что иду один. Куратор, исполнявший роль проводника, внезапно исчез, и я, отвлекшись на секунду, не заметил его исчезновения. Верчение головой ни к чему не привело: куратор в самом деле покинул меня. Что ж… Я медленно досчитал до сорока и решил, что не стану его ждать. Цель была ясна: свечение впереди. Куратор вел меня именно в том направлении.
Туда я и двинулся, время от времени озираясь: не вернулся ли мой гид? Но видел только звезды и разгорающееся по мере приближения сияние.
Оно не было ярким – пожалуй, я назвал бы его приятным для глаз, адаптированных к темноте. Наверное, я неверно оценил расстояние до него – уже через сотню шагов оно окружило меня со всех сторон.
Сияние – ну и что? Не видел я разве сияний? Свет – простая штука. Я догадывался, что увижу сейчас нечто удивительное, и заранее запасся скепсисом. Если ореолиты думают побудить меня к непосредственной дикарской реакции вроде крика во весь голос при виде блестящей побрякушки, то их ждет разочарование. Я не дикарь. Пусть я родом с отсталой планеты – это ничего не значит. Я и на Тверди не был дикарем, а уж с тех пор кое-что повидал.
И все же было любопытно, что они выдумают? Неужели встретят просто и буднично, да еще сразу продемонстрируют мне оскорбительную снисходительность – маску презрения? Это был бы крупный промах с их стороны. Так не вербуют.
Звезды и туманности растворились в сиянии, и видимость упала шагов до ста, зато стала видна поверхность, по которой я шел. Она сделалась полупрозрачной, вроде матового стекла, но осталась мягкой и чуть пружинящей. По мне, и асфальт сошел бы, всё лучше, чем твердая пустота – ведь идешь по ней и подсознательно боишься, что она вдруг обернется вакуумом, и ты полетишь куда-то, растопырившись лягушкой. Очень приятное ощущение!
– Ты туп, как эхо-слизень! – внезапно донесся до меня раздраженный голос, показавшийся смутно знакомым.
