Ведьмины байки

какая-то, иссохшая, и пальцы вроде с трудом гнутся. Кощей все ими в воздухе перебирал, разминал.

Тут шум в зале поутих, все почему-то на меня уставились. Батюшка вперед подался, Кощей глянул удивленно. Никак пропустила что?

Волхв терпеливо повторил:

– …согласна ли ты, Марфа Еремеевна…

– Ыгы, – невнятно пробурчала я, подражая Марфушиному басу, и скоренько ткнула большой палец в подставленное Кощеем кольцо – на безымянном сестрин перстенек браслетом повиснет. Батюшка выдохнул облегченно, на спинку трона откинулся.

– …согласна ли ты, Василиса Еремеевна?..

– Да!!! – как можно тоньше пискнула Марфуша, кокетливо протягивая Муромцу мизинец,

– …во имя солнца и луны, неба и земли объявляю вас мужьями и женами! —торжественно заключил волхв, со стуком опуская посох.

Гости заулыбались, зашушукались, царь пустил слезу. Мы с Марфушей повернулись к новоиспеченным мужьям и одновременно откинули с лиц покровы.

Что тут началось! Все бегают, всем весело. Батюшка скипетр уронил, волхв так на пол и сел, гости кто охает, кто хихикает, Муромец ревет белугой, от Марфуши отмахивается, а та все норовит законного супруга в губы лобызнуть. Кощей глаза вытаращил, застыл, чисто ерш во льду, с лица своего бледного спал, только губами чуть шевелит. Воевода Кощеев смотрел-смотрел, да как захохочет! Так пополам и перегнулся, по коленям себя бьет, приговаривает:

– Вот те раз! Ну и дела! Хорошо, не ключницу подсунули!

Кощей – на батюшку:

– Ты что же это, царь, шутки со мной шутить удумал?! Забирай свою пигалицу вертлявую, отдавай мою нареченную!

Волхв(сокрушенно). Увы, венчальный обряд свершен по всем правилам, и расторгнуть ваш брак может только смерть одного из супругов… Вам, молодой, это, по всей видимости, не грозит…

Царь(распаляясь на глазах). Не смей оскорблять мою любимую дочь, ты, зять худосочный! Стража!!!

Стража не торопилась на место свадебных действий, пугливо жалась за дверью, поглядывая на разъяренного Кощея.

Воевода(покашливая-отсмеиваясь). А какая тебе, Кощей, разница? Бери эту, и пошли отсюда. В другой раз ту возьмешь…

Тут мне сразу стало как-то не до смеха. А Кощей протянул руку, не глядя схватил меня повыше локтя и поволок за собой прочь из тронной залы. Покров слетел с моей головы и остался на полу ярким алым пятном.

Началась моя недолгая замужняя жизнь…

II

Прямо за порогом терема батюшкиного стоит возок свадебный, шестерней запряженный. Пока венчание шло, подружки его лентами изукрасили, мальчишки дворовые кошку дохлую к задку на веревке привесили – на счастье. Около возка дружинники Кощеевы при конях оседланных караул несут. Увидали меня – рты разинули, молодого поздравлять не решаются. Кощей и сам не рад, как дело обернулось, поскорее усадил меня на возок – и ходу. Воевода правит, Кощей рядом сидит. Разговаривают вполголоса, на меня даже не глядят. Дружинники по бокам скачут, чтобы я, чего доброго, по дороге не спрыгнула. Не дождутся! Сам женился, теперь сам пущай и мается!

Долго ли, коротко ли ехали, глядь, – стоит в чистом поле терем Кощеев, двухрядным частоколом обнесенный. Свистнул Кощей, распахнулись ворота железные, влетела шестерня во просторный двор, и ворота вслед затворились. Вышла на крыльцо старуха древняя, каравай румяный на полотенце вынесла – молодых привечать.

Разглядела меня – каравай хлоп в грязь! Как накинется старуха на Кощея – да полотенцем его по спине, по шее!

– Ты кого привез, черт шебутной, куда глаза твои окаянные глядели?! На таку красу руку поднял, чтоб она у тебя вконец отсохла!

Воевода на выручку Кощею спешит, полотенце изловил и к себе тянет:

– Ты, Прасковья Лукинишна, погоди казнить, сперва накорми-напои, в баньке попарь, спать уложи, опосля и бранись, – у нас и без того день тяжелый выдался.

У бабки и на воеводу брани достало.

– Ишь, заступничек выискался, знаю я тебя – сам небось и подучил! Ой, девонька, а ты ж такая молоденькая, тебе бы еще жить-поживать, ить загубили злыдни лютые…

– Она сама кого хошь загубит… – ворчит Кощей, норовя мимо бабки в терем прошмыгнуть. – Поговори ты с ней, Черномор Горыныч, сил моих больше нет…

И воеводе что-то в руку вложил, серебром блеснуло.

Старуха тут же полотенце выпустила, заохала жалостливо:

– Костюшенька, да ты не приболел, случаем? Не ровен час, ветром по дороге продуло? Пойди приляг, касатик, а я тебе кисельку малинового наварю, с медком летошним покушаешь…

Не успела я опомниться – остались мы на крыльце вдвоем с воеводой, старуха вредная еще и дверь перед нами захлопнула, побежала Костюшеньку своего ненаглядного кисельком отпаивать. Куда я попала?! Мужу на меня глядеть тошно, челяди дела нет, до смерти четыре недели осталось…

А воеводе все веселье.

– Ты, Василиса, на стряпуху нашу с обидой не гляди, она бабка сварливая, да отходчивая. Сейчас чернавку сыщем, она тебя в опочивальню проводит, вещи занесет. Не печалься, все уладится.

Кликнул воевода, прибежала девка рябая, работящая, поклонилась низенько, назвалась Матреной. Вещей-то у меня кот наплакал, только то, что гости перед венчанием в возок положить успели, чтобы в залу с собой не тащить: вазы всенепременно, четыре штуки, клетка золотая – намек чей-то глупый, сапожки, на Марфушу шитые, – две ноги в голенище уместятся, каблучки не подковками – подковами лошадиными подбитые, бусы корундовые в шкатулочке, да из сверточка малого кружева выглядывают.

Пошла я за чернавкой, и воевода следом. Богатую мне опочивальню Кощей выделил, просторную да светлую, кровать под пологом кружевным семью перинами укрыта, на них семь подушек горкой уложено, полстены зеркалом в раме картинной занято, а под ним – столик с притираниями и духами заморскими в пузырьках хрустальных. Пока чернавка вещи носила, воевода, наказ Кощеев выполняя, такой разговор повел:

– А теперь, Василиса Еремеевна, слушай меня внимательно да на косу, в отсутствие уса, мотай. По терему и во дворе ходи свободно, делай что душеньке твоей угодно, челядью командуй смело, гостей принимай, в чем нужда возникнет – наряд там али перстенек какой, – у Кощея попроси, он не откажет, но сама за ворота – ни ногой, и цепочку эту носи не снимая, иначе – смерть. Поняла?

Протянул воевода мне цепочку – звенья серебряные, подвеска изумрудная, в виде черепа обточенная, изнутри огоньком живым подмигивает.

– Поняла, – говорю, – а вы с Кощеем по очереди за воротами с топором караулить будете?

И что я такого смешного оказала? Воеводу пополам согнуло.

– Нет, Прасковью Лукинишну приставим! – наконец отвечает. – Выбрось-ка ты из головы эти глупости, делай, как велено, и никакой беды не приключится.

Застегнула я на шее цепочку, а прежде кольцо обручальное на нее привесила, – все равно с пальца сваливается. Подумаешь, могу даже из терема не выходить, если только за тем дело стало, да вот гложет меня сомнение великое в словах воеводиных…

* * *

Что творится между мужем и женой под покровом первой брачной ночи, я не раз слыхивала. Замужние сестры баяли. Накануне свадьбы нянюшка, правда, пыталась мне что-то втолковать касательно тычинок и пестиков, но сама запуталась и, махнув рукой, под конец сказала: «В жисть не поверю, чтобы молодые сами не разобрались!»