между прочим, хорошая медицинская страховка. — Лиз погладила пальцы своего мужчины свободной рукой и почувствовала, как в нем словно разжалась тугая пружина.
— Вот что мне в тебе не нравится, Элизабет Кэнди, так это то, что ты обожаешь все решать в одиночку, — для вида проворчал он.
— Ну, я тоже кое от чего не в восторге, — улыбнулась Лиз, — например, от твоей странной манеры открывать бутылки золотым перстнем. Не обижайся, пожалуйста, милый, однако этот твой перстень вообще, на мой взгляд, воплощение дурного вкуса…
— Перстень! Я болван, Лиз. Спасибо, дорогая, что ты мне о нем напомнила. Мне давно нужно было это сделать…
Тони резко поднялся из-за столика и подошел к краю веранды, выходившей в море. Он снял с пальца обруганный Лиз перстень, размахнулся посильнее и бросил его в море. Золото блеснуло на солнце и исчезло в волнах.
— Зачем ты так? Я вовсе не требовала подобной жертвы! — оторопела Лиз. — Достаточно было просто убрать его в карман. Все-таки ценная вещь…
— Ценная, дорогая моя леди Элегантность, но только не для нас с тобой…
И Тони рассказал Лиз, что этот перстень вручил ему Майк с условием никогда не снимать его.
— В этой безделушке заключен этакий маячок, который будет постоянно отслеживать твое местонахождение на Крите, парень, — сказал тогда заказчик, — чтобы мои люди на острове могли тебя без труда обнаружить. Снимешь его хоть раз — не получишь вторую часть денег. Так что не дури, приятель, и храни кольцо как зеницу ока.
— Теперь я понимаю, почему Джон Бриттен всегда оказывался в нужное время и в нужном месте! Именно там, где были мы с тобой… — прошептала Лиз.
— Я просто не хотел, чтобы меня раньше времени разоблачили. Пока они считали, что я еще колеблюсь, раз кольцо не снимаю, мы были в относительной безопасности. Они меня просто «подстраховывали». Ну а что касается Джона… теперь-то ему за нами не угнаться. Решетки не пустят. Пойдем, — решительно сказал Тони и взял Лиз за руку, — нам надо успеть на паром, который через пару часов отправляется в Афины. Путь морем — единственно безопасный для нас сейчас. Боюсь, в здешнем аэропорту нас могут ждать люди Майка.
Они сидели рядом в самолете, который мчал их в Нью-Йорк. Лиз, приготовившись к долгому перелету, свернулась клубочком и дремала на плече у любимого.
Тони не спалось. Он с нежностью поглядывал на сонное личико Лиз, осторожно отводил щекочущие ее разрумянившуюся щеку волосы. Потом не выдержал и, изловчившись, поцеловал любимую в макушку.
Лиз вдруг встрепенулась и села. На Тони глянули два изумленных зеленых глаза, в которых уже не были ни капли сна.
— Слушай! — воскликнула Лиз. — Что-то в этой истории все-таки не сходится! Попугай! Откуда наглая птица могла знать, что меня собираются убить? Помнишь, он все время твердил, что Элизабет должна умереть? У меня от этого даже начинали мурашки по коже бегать…
— Ах это! — Тони от души расхохотался. — Разве я тебе не говорил? Пока ты собирала чемоданы, я поболтал немного с хозяином твоего отеля. Нас же в полиции заверили, что он вполне благонадежен, ну я и спросил его про попугая совершенно открыто.
Оказывается, Георгиу Максимопулос терпеть не может капризную болонку своей жены. Супруга Джорджина заставляет гордого грека выгуливать комнатную собачку, которую зовут Элизабет, что ему совсем не нравится. Это все равно, что заставлять пирата вышивать крестиком. Вот Максимопулос в отместку и научил свою болтливую птицу говорить: «Элизабет должна умереть». И это самый ужасный акт мести, на который способен твой ужасный «пират».
Между прочим, капризной псине эта фраза тоже не нравится, и она всегда облаивает клетку с пернатым обидчиком, когда проходит мимо.
Ну ладно, а теперь скажи, простила ты меня, добрая женщина, или нет? А то я не могу больше сидеть с тобой рядом и даже не целоваться.
Лиз отсмеялась и подняла к нему лицо, с готовностью подставляя губы.
И Тони крепко обнял Лиз и поцеловал самым нежным и долгим поцелуем за все греческие каникулы.
