школ, Широков писал, вступая в подполье: «Желаю помереть за пролетариат и быть первым работником для него».
«Орел» и в самом деле ежедневно ходил одной дорожкой со смертью, ибо питал подполье самыми секретными военными сведениями. Вместе с телеграфистом Вишневским он сообщал красным о передвижении полков, грузов, о ходе войны и главных приказах.
И Киселев ответил «Орлу»:
— Григорий Павлович, я все понимаю. За Дионисия — моя голова в заклад.
И киевлянин кратко рассказал Центру то, что надежно знал о Лебединском.
В тайное движение красных Денис вступил совсем мальчишкой — ему только-только исполнилось шестнадцать лет. Подросток выполнял такие поручения, за какие, в случае провала, грозила бессрочная каторга.
Его схватили в июле 1907 года, когда подпольщику исполнилось семнадцать лет и десять месяцев. До совершеннолетия оставалось совсем немного. Эти шестьдесят дней спасли юношу: его сослали лишь на три года в северные земли.
Половину этого срока он провел на берегу Вычегды. Денису удалось и здесь, в глуши, нащупать связи со своими, и власти поспешили отправить его в один из захолустных городков Вологодской губернии.
Обретя свободу, он снова занялся нелегальной работой. В 1912 году подполье сообщило, что Лебединскому опять грозит арест. Скрываясь от жандармов, молодой человек бежал в Румынию. Здесь, в Бухаресте, он пять лет работал металлистом и лишь в апреле семнадцатого года возвратился на родину.
В пору октябрьских гроз Лебединский оказался в окопах Карпат. Через некоторое время фронтовик стал добровольцем Тираспольского красногвардейского отряда.
Как только вышла возможность, навестил свое село, но старики его уже померли, и он отправился в Киев, где тотчас вступил в связь со своими. Через некоторое время его отправили в Москву, и он привел прямо на Киевский вокзал эшелон с зерном и оружием.
Может быть, поэтому Москва, в свою очередь, определила Лебединского в продотряд, коему надлежало привезти хлеб из Сибири.
В дни чешского мятежа Дионисий по воле случая очутился с продотрядом в Челябинске.
— Ну, что ж, — подводя итог суждениям, сказал Широков, — я готов поверить этому человеку.
С тех пор Лебединский получил доступ к былой и грядущей жизни подполья. Теперь он понимал: крушения, порча связи, взрывы, которые непосвященным людям казались случайностью, есть части общей тайной войны с врагом. Он весело щурился, читая в челябинской газете «Вестник Приуралья» заметки о крушении и сходе поездов с колеи, «вследствие неправильного положения стрелки № 95» и «самопроизвольного отцепления части вагонов».
Лебединский знал, что поезд Колчака, шедший из Челябинска в Омск в феврале девятнадцатого года, спасся лишь по чистой случайности. Подпольщики Иван Ботов, Федор Балакин, Дмитрий Сумин и с ними несколько путейцев разобрали путь между станцией Чернявская и разъездом 31-го километра. Адмирал должен благодарить бога, что его состав опоздал и под откос пошел тяжело груженный товарный поезд.
Еще раньше, в октябре восемнадцатого года, взлетели на воздух восемь вагонов, в которых ехали через Челябинск члены англо-французской военной миссии.
Почти тогда же на две недели замерло движение между Челябинском, Златоустом и Екатеринбургом.
Конечно же, все понимали, что это совсем не безобидные случайности, но ни чехи, ни, позже, колчаковцы никак не могли растоптать подполье, и в их волчьи ямы попадали немногие.
Купцы и фабриканты Челябы, чувствуя невольную вину за «красные беспорядки» в городе, решили сделать приятное иноземцам. Толстосумы собрали один миллион рублей, дабы соорудить на эти деньги достойный памятник чехам. Однако, как известно, купцы и фабриканты собственными руками ничего не строят, и большевики тотчас включили в число каменщиков своих людей. Подпольщики, которыми руководил Прокудин, заложили в фундамент памятника взрывчатку, и она сработала за час до начала назначенного торжества.
Сооружение затеяли заново, за ним теперь приглядывала вооруженная охрана, и все шло вполне пристойно до самого дня открытия. А в этот день постройка вновь разлетелась на куски, и больше никто за нее не принимался.
Чехи в ту пору уже злобились на Колчака. Адмирал не мог навести порядок в своих тылах и, вместо того, чтобы ловить красных, тащил нередко в тюрьму эсеров и либералов.
Однажды, пробираясь из города к себе в казармы, Дионисий встретил Анну Павловну Розенгауз. Лебединский с трудом узнал эту, совсем недавно красивую и безмятежную, женщину. Она подурнела, съежилась, даже, казалось, выцвела, будто попала в жестокую пыльную бурю.
Отвечая на приветствие солдата, невесело усмехнулась и тут же потерла платочком влажные глаза.
— Что случилось, Анна Павловна? — не выдержал Лебединский.
— В наш век «случилось» — это тогда, когда ничего не происходит. Обычно же беды валятся на нас, как мухи на рану.
— Позвольте повторить вопрос: что-нибудь произошло.
— Арестован и выслан в Тобольск мой дядя. Для нынешних властей даже он оказался слишком красный.
Она покопалась в сумочке, достала оттуда сложенную в несколько раз челябинскую газету «Утро Сибири», протянула Лебединскому.
Там на видном месте значилась заметка.
Арестованные председатель Челябинской городской думы Розенгауз, исполняющий обязанности городского головы Волков, гласные Балавенцев и Введенский высланы на время военных действий в Тобольскую губернию, где они останутся на свободе. Из Челябинска им представлена возможность выехать, но под стражей».
Анна Павловна вздохнула.
— Боже мой, дядя был вполне лояльный человек. С кем же они думают сотрудничать?
Лебединский понимал, почему злобятся на весь мир колчаковцы. На станции, на плужном заводе Столля, в Челябинских каменноугольных копях, на винокуренном заводе, на мельницах и чаеразвесках, на перегонах железных дорог ломались паровозы и станки, падали на землю провода связи, к телеграфным линиям подключались чьи-то аппараты Морзе, прекращалась связь на участках Челябинск — Оренбург, «получалось непрохождение тока по аппарату Юза», ненадежно работали военные провода № 1799 и 2831: «Возможно, наши секретные депеши где-то перехватывают».
Самые срочные оперативные телеграммы доставлялись адресатам с таким запозданием, которое совершенно обесценивало их. Иные депеши совсем не доходили до штаба Оренбармии.
Один из провалов белой контрразведки — слепота ее военной агентуры. Тайная служба штабзапа по сути дела не смогла ликвидировать подполье ни в одном из челябинских полков.
Вероятно, и генерал Ханжин, и Гримилов-Новицкий испытали бы шок, доведись им узнать, что красной пропагандой в частях руководит группа большевиков во главе с молоденькой и не слишком опытной Ритой Костяновской.
Коммунисты звали солдат к восстанию, к переходу на сторону Советов при первой возможности.
Эта агитация во многих случаях сыграла решающую роль.
Подпольщики — телеграфисты, писаря, машинистки штабов — передавали в Челябинский Центр копии приказов, сообщений, докладов, инструкций, в которых слышалось, как у реакции стучат зубы от страха.
Главный начальник Самаро-Уфимского края сообщал в одном из рапортов Колчаку:
