против него. Бася такая красивая, он вчера остановился у библиотеки, ждал, когда она выйдет с работы… И увидел, как начальник обнимает ее, как прижимает к себе. На улице! У всех на виду! А ему она всегда говорила: «Петр, возьми себя в руки». Господи, как банально. Значит, так, Бася, вот твои коробки, можешь паковаться и отправляться к нему. Или к кому другому. К тому, кто тебя поймет.
Он шарахнулся от меня как от прокаженной, стоило мне по привычке сделать шаг в его сторону. На что я надеялась? Что он меня поцелует, обнимет, скажет, что все случившееся — ерунда? Завтра в зале суда эта самая ерунда лично предстанет перед тобой. Вот сюрприз-то тебя ждет, мой дорогой!
Еще вчера она так плакала, что, столкнувшись с ней в дверях, начальник крепко обнял ее за плечи, вывел на улицу и попробовал утешить:
— Бася, милая, ну успокойтесь же, это всего лишь развод, я знаю, о чем говорю, я два раза прошел через все это. Прошу вас, не устраивайте здесь представления!
Она взяла себя в руки и была ему благодарна; покойный отец тоже бы сказал: не расстраивайся, подхватил бы ее на руки, и слезы бы моментально высохли.
Петр делает приглашающий жест. Вот ведь как. Я здесь гостья. Меня должны пригласить, только тогда можно войти.
— Я только хотела бы взять…
— Бери что хочешь.
— Кое-что из одежды.
— Я принес коробки… Но я могу оставить квартиру тебе…
Какое великодушие! Сама справлюсь. Мне от тебя ничего не надо, это не моя квартира. Здесь жили твои родители и родители твоих родителей. Это что, плата за мою погубленную жизнь? Спасибо, не нужно. Я только заберу свою посуду и кое-какие вещи, которые принадлежат мне.
— Тебе помочь?
— Нет, спасибо. А вот эта кружка — твоя, ты всегда из нее пил томатный сок…
— А ты мне его туда наливала. — Ты же любил томатный сок.
И зачем он об этом говорит? Она не хочет предаваться воспоминаниям, напоминать о чем-то, не затем она сюда пришла. Сок она слегка солила и перчила, как ему нравилось. Дурында.
— Я ненавижу томатный сок. — Быстро же меняются твои вкусы!
— Я всегда его ненавидел.
— Зачем же тогда пил?
Промолчала бы лучше, не задавала лишних вопросов. Какое ей теперь до всего этого дело? — Ты же его покупала!
— Я думала, ты его любишь!
Она думала, я люблю этот гнусный сок! Все уши прожужжала, какой он полезный, ну я и пил, чтобы доставить ей удовольствие. Она наливала его в кружку, добавляла кубик льда, солила и немного перчила, получалось совсем неплохо. Только пил я все-таки ради нее, мне казалось, в соке есть частичка ее души.
На колонки глядит. Пусть забирает, она любит музыку. А я обойдусь.
— Забирай!
— Ты ведь купил аппаратуру на первую зарплату.
— А ты так любишь слушать музыку, когда прибираешься.
— Я не буду ничего слушать, буду читать! И прибираться не буду!
Бася повышает голос? Да ему наплевать на музыкальный центр! Для нее покупалось!
Книги? Пожалуйста, пусть забирает что угодно. Какое мне до всего этого дело? Думает, я стану спорить из-за барахла? Сами по себе вещи ничего не стоят; ценность им придают живые люди. И ценность эта уйдет вместе с Басей. Всему этому хламу теперь место на свалке, забирай что хочешь и отваливай к кому хочешь.
— Здесь твои диски… Ты не сможешь слушать музыку, если не заберешь стереосистему. А что это за книга?
«Тристан 1946» Марии Кунцевич.[13]
Она читала мне ее вслух, в Щиреке, я пять дней провалялся с температурой, — она не каталась на лыжах, сидела со мной, брала из деревенской библиотеки книги и читала мне вслух. Эту книжку мы так и не возвратили, невольная кража.
— Возьмешь?
Я читала ему, целых два дня читала, а он даже книжку не хочет оставить себе на память.
— Она мне никогда не нравилась…
— Нравилась!
— Ты даже не догадываешься почему!
— Сам признался, что она тебе нравилась! — Я не говорил ничего подобного!
— Говорил!
— Ты всегда слышишь только то, что хотела бы услышать!
— А ты никогда толком не слушал! Ты никогда не понимал меня! Даже не пытался. Наш жалкий брак уже давно лишился смысла, и не только потому, что у тебя были другие женщины!.. Я сожалею, что встретила тебя однажды… права была моя мать…
Как прекрасна эта моя/не моя Бася, когда разойдется! Нам стоило ссориться хоть иногда, я бы больше о ней узнал, теперь уже поздно.
— Я всегда нравился твоей матери!
— Ну да, она была не права! И вообще я не желаю с тобой разговаривать, не хочу тебя больше видеть! За вещами я кого-нибудь пришлю!
— Я с удовольствием взгляну на человека, у которого не будет ко мне необоснованных упреков!
— То есть ты меня прогоняешь! Вот-вот. Этого следовало ожидать. Лучше бы промолчал, зачем было ввязываться.
— А что такое лежит на балконе?
Бася открывает коробку, достает кафельную плитку, глядит на Петра. Плитка словно солнышко, желтая, блестящая, фактура будто у дерева.
Значит, он купил то, что хотел вопреки ее желанию. Никогда он с ней не считался, вечно гнул свое.
Бася кладет плитку в коробку, проходит мимо Петра и покидает квартиру. Петр недоверчиво всматривается в коробки на балконе.
Выходит, он заказал не то. Иначе откуда взялась желтая плитка?
Дверь опять открывается, она вернулась. Так скажи же что-нибудь в свое оправдание, фотограф, скажи, что все это ужасная ошибка, как и этот чертов кафель.
Но Петр стоит как вкопанный. А Бася ядовито шипит:
— И никогда мне не было хорошо с тобой в постели!
Себастьян возвращается с занятий. Сегодня он еле выдержал. Но оздоровительный процесс нельзя сократить даже на пять минут.
— Еще раз бросаем мешочки за голову и пытаемся поднять их ногами. Отлично. Яцек, ну не так же далеко, а то ноги у вас повырастают неимоверной длины!
Теперь займите положение у стенки, руки прижаты на уровне бедер. Вот они где, бедра. Ноги сгибаем в коленях. Каролинка, смотри на меня, вот так!
Работать с детьми он любил больше всего, они ему полностью доверяли, и упражнения для них были игрой, позволявшей им хоть ненадолго забыть про свои физические недостатки. Ну как он мог сделать им пакость и отменить занятие? Ведь некоторые специально приезжали из пригорода. Вот, например, Войтек, он будет ходить, и пусть пока на маты его переносит мать, он обязательно пойдет, у детей мускулы отлично восстанавливаются, не то что у взрослых. Чистая радость — видеть, как с каждой неделей их движения становятся все увереннее. В этом есть и его заслуга, детей приводят испуганных, недоверчивых, а потом восторгам нет конца. Разумеется, новая рука у Камиля не вырастет, но и одной он делает такое, что
