наркотиков, содержащихся, например, в многочисленных видах грибов, которые они выращивают в бочонках, а также в различных растениях и частях некоторых животных, вот я и решила, что старина Т. И. пребывал большую часть времени не в своем уме.
Я сказала о своих соображениях Марселю. Он посмотрел на меня с жалостью, как на полоумную. Вероятно, я такой и выглядела в эти минуты. Марсель зашагал прочь, а я поехала верхом назад в женское стойбище.
Работа моя шла не слишком успешно, и это гораздо сильнее влияло на мое настроение, чем одиночество. Дамы ченка любезно беседовали со мной обо всем, кроме колдовства. И было неясно, как они поведут себя, если я проявлю настойчивость. Пуниекка, скажем, размешивает какое-то вонючее тесто. Для чего это, Пуниекка? Ты не поймешь. Так объясни мне. Это гриунат. Что значит гриунат? Ответ: когда рааиунт те-но'с д'окка кьяррнх, мы смазываем им дверные косяки. Я лихорадочно листала словарь языка ченка, но сакраментальных — и совершенно мне не понятных — слов там не находила. Спрашиваю, что означают эти слова. Мне объясняют каждое, пользуясь такими же непонятными словами. Это все равно что слепому рассказывать о цвете предметов. Я снова ничего не понимаю, просто до слез обидно, а они твердят: мы же тебе говорим, но ты не понимаешь.
Снова воспоминание. Ночь, я в юрте. Это еще одна маленькая загадка: на пространстве в десять тысяч квадратных миль вокруг никто не живет в юртах, а ченка живут. Они утверждают, что Чезеи-Анка дал им юрты, овец, коз и лошадей, когда ченка вышли из моря. Ни один из людей этого племени никогда не видел моря, но они знают, где оно: далеко на юге. Юрта принадлежит Пуниекке. Я спала на месте для гостей, с восточной стороны. Юрты всегда устанавливают дверью к югу, и солнечное пятно, падающее на пол через дымовое отверстие, проходит за день полный круг, словно часовая стрелка. Две другие ученицы Пуниекки спят у западной стенки, а сама хозяйка — у северной. Духи приходят с севера. Однажды ночью я проснулась от резкого вскрика. Две другие ученицы, завернувшись с головой в одеяло, спали, напоминая два бревна, освещаемые отблесками очага. Ритмичные выдохи, звуки телодвижений. Я прислушалась. Снова вскрики: «Ай! Ой! Ай!» Тяжелое, прерывистое мужское дыхание, со всхрапами, как у коня. Судя по этим звукам, Пуниекка с кем-то трахалась, и мне до смерти любопытно было узнать с кем. Такого раньше никогда не случалось, и я была уверена в строгом целомудрии всех шаманов, мужчин и женщин. Я повернулась на бок, чтобы заняться этнографическими наблюдениями. Этого даже Марсель не знал: мужчины по ночам проникают в жилища шаманок. Видно мне было очень хорошо, помимо пламени очага картину освещал лунный луч, падавший в дымовое отверстие. Шаманка лежала на спине, высоко задрав колени; на ней были толстые шерстяные чулки, но оголенные коленки блестели в лунном свете и двигались взад-вперед от толчков мужчины. Сильных толчков, от которых женщина вскрикивала, а голова ее моталась по кожаной подушке.
Пространство над ней, где должен был бы находиться любовник, оказалось совершенно пустым.
Наконец раздалось несколько душераздирающих вскриков, очень похожих на те, какие издают у меня над головой попугаи, когда здесь, в Майами, я иду к своей машине. Спина неистово прогнулась, ноги задергались, послышался шумный выдох из невидимого источника, и наступила тишина. Половой акт завершился. Меня трясло, но тут я осознала, что Пуниекка смотрит на меня. Белки ее глаз сияли от лунного света, но казалось, что сияние исходит изнутри глазниц. «Спи, алуесфан», [45] — сказала шаманка. Утром я проснулась с мыслью о том, что мне приснился странный сон, и думала я так до тех пор, пока дня через два не обнаружила записи, сделанные мною во время… сама не знаю чего.
Галлюцинация — вот удобное словечко. Я галлюцинирую, мы галлюцинируем, Берожинский галлюцинирует, но если у всех галлюцинация одного плана, то придется признать ее реальностью. Однажды я видела, как Пуниекка обернулась совой. В другой раз я видела, как Уллионк, одна из учениц Пуниекки, появилась одновременно в двух местах. У старухи, которая сидела в юрте и присматривала за кипящим котелком, оказалась собачья голова. Я связывала эти явления с вдыханием или попаданием в рот психотропной грибной «пыли» — споры грибов ветер мог разносить по всему стойбищу. Вполне разумное объяснение.
Как добросовестный этнограф школы Вьершо, я попыталась включиться в эту реальность. Это было последней соломинкой, однако я потерпела неудачу. Мои записи являли собой полную мешанину, мой глоссарий был полной чепухой. Моим единственным относительно полезным информантом была та самая Уллионк, девушка лет семнадцати; она часто застывала на месте с открытым ртом и смотрела куда-то в пространство или разговаривала с невидимым собеседником. Шизофреничка, это ясно, однако она была своей у Пуниекки и ее окружения. Вполне дружелюбная, когда не находилась в отключке.
Примерно неделю спустя после ночи с демоном-любовником я подошла к Уллионк и спросила на своем ломаном якутском, почему на меня никто не обращает внимания, почему никто не учит меня тениесгу — так называют ченка магию, практикуемую женщинами. Ее удивило, что я хочу учиться. Я ее спросила, как она думает, что я делаю в юрте Пуниекки, и почему, как она думает, я задаю разные вопросы. Потому что ты кетци Ваарки, ответила она таким тоном, словно это обстоятельство известно всем на свете. Ваарка — это Марсель. Кетци — животное, чаще всего собака, но иногда и овца, в тело которого шаман заключил беспокойную душу. На мгновение челюсть у меня отвисла сильнее, чем обычно у Уллионк. Опомнившись, я спросила, сказал ли им об этом Ваарка. Нет, отвечала она, он только сказал, что я буду учиться тениесгу, но каждому стало ясно, что он шутит, потому что ты кетци. Почему? Потому, объяснила она, что каждую ночь духи приходили обладать тобой. Ты же знаешь, что ни одна женщина не может стать фентиенскин (шаманкой) без совокупления с одним из ришенов, или ришотов.[46] Мы должны избегать дала,[47] ведь мы женщины и можем забеременеть и родить ребенка. Пуниекка на тебя не сердится, но ей хочется, чтобы Ваарка поместил своего кетци в молодую собаку или вернул его в другой мир, потому что дело неподходящее поместить его в алуесфан, и, хотя это была хорошая шутка, она перестала быть смешной.
Я просто закипела от злости, услышав такое. Марсель говорил, что он нечто вроде собаки, ну и прекрасно, если ему это нравится, но теперь эта помешанная утверждает, будто я хуже собаки, отхожее место для отребья духов. Гордость моя взбунтовалась, я должна была немедленно увидеть Марселя и потребовать, чтобы он избавил меня от этого идиотского положения. Я сказала об этом Уллионк, а она посмотрела на меня так, будто я совсем спятила, и должна сказать, что удостоиться такого взгляда от настоящей психопатки не слишком приятно. Уллионк напомнила мне, что сейчас уже наступила Вшенда — время долгих церемониалов по случаю осеннего равноденствия, — и разделение полов соблюдается особенно строго. Мне придется подождать окончания этих церемоний, примерно двадцать дней, пока начнется праздник, во время которого ченка пьянствуют, поют, танцуют и совокупляются с себе подобными, то бишь человеческими существами противоположного пола.
Но я не хотела ждать и на следующее утро, взяв с собой еду, воду и русскую карту местности, отправилась верхом на лошади в мужское стойбище, которое находилось примерно в пятнадцати милях к югу. Не слишком трудная задача на ориентирование. Степь ровная, разве что местами слегка холмистая, погода отличная, сухая и прохладная. Солнце поднялось слева от меня, когда я двинулась в путь, стрелка компаса точно указывала направление на юг. Мне предстояла приятная трехчасовая прогулка по направлению к виднеющимся на горизонте голубоватым цепям Конгинских гор. Направление было безошибочным, и я ничуть не удивилась, когда часа через два заметила вдали дым костра.
Однако, уже въехав в огороженное место, я обнаружила, что нахожусь в женском стойбище. Солнце по-прежнему находилось слева от меня над горизонтом. Ошарашенная этим обстоятельством, я развернула лошадь, хлестнула ее кнутом и, объехав вокруг стойбища, снова двинулась на юг, обливаясь липким потом. Я неотрывно следила за стрелкой компаса, она указывала на юг и только на юг, пока я не очутилась у северной оконечности женского стойбища. Снова. Солнце стояло высоко, и в стойбище кипела обычная дневная суета. Я спешилась, на подгибающихся ногах добралась до юрты Пуниекки и упала на свою убогую постель. Никто не сказал мне ни слова.
Так я и лежала, свернувшись в клубок, ничего не ела, молчала и проливала скупые слезы. Мне казалось, что я сошла с ума, или, употребляя клинический термин, превратилась за эти недели в параноидальную психопатку. Впрочем, не знаю, имеет ли этот термин хоть какую-то значимость в культурном контексте ченка. Мне трудно восстановить ход моих тогдашних мыслей, но их было много, гораздо больше, чем обычно бывает у человека за такой отрезок времени, и неслись они галопом.
