Уиттом, выбрав подходящее время. Ну, подумай, сказала бы я ему, ведь это патология, ты ведь уже не ребенок, они твои родители, они тебя вырастили, они вполне достойные люди. Все это нехорошо, неправильно.
Однако подходящее время все не приходило. Уитт работал, он всегда не мог оторваться от работы, стоило ему взяться за нее, даже в то лето, когда мы с ним поехали в Сайоннет. Над сараем для лодок было небольшое помещение, в котором жил сторож, когда он у нас был. Мы превратили это помещение в рабочую студию для Уитта. Как ни удивительно, у него сложились добрые отношения с моими родственниками. Мой отец относится доброжелательно к любому человеку, и главное, для него в этом отношении не имеет значения общественное положение, будь то Рузвельты, Кеннеди или парень, который убирает мусор, — он держится на равных со всеми, с кем ему приходится общаться. А Уитт тоже может быть обаятельным, и это пошло во благо.
Маме нравятся люди приятные и пользующиеся известностью, и в данном случае она была и удивлена и рада, что ее неуклюжая дщерь нашла именно такого человека, а его расовая принадлежность как бы добавляла перцу в то блюдо, которым она потчевала подруг по клубу, рассказывая о нем и его делах. Моя сестра Мэри, или Мария, как она тогда предпочитала себя называть, сразу положила на него глаз, но Уитта это только забавляло, чем он покорил мое сердце еще в большей степени, нежели оно уже было им покорено: он оказался единственным мужчиной на планете, за исключением моего сводного брата Джози, который предпочитал меня ей.
Джози в то время тоже был у нас. Сейчас, перечитывая дневник, я припомнила, что брату Уитт не слишком пришелся по душе: он ничего мне не говорил, но вел себя по отношению к нему немного натянуто. Я думала, это потому, что папе Уитт нравился, а значит, не должен был нравиться Джози. Уитт на этот счет никогда не высказывался. Кажется, я была счастливой в то лето. Воистину благословенны те, чьи анналы кратки! Помню, как Уитт махал мне рукой из окна, когда мы выходили в море. Он не отправлялся с нами в плавание ни разу. Морская болезнь у него, по-моему, начиналась еще на пристани. Думается, и он в конечном итоге был счастлив пребыванием в нашем семействе, но возможно, тут много значило его умение приспосабливаться к обстановке.
Таился ли в то время подлинный Уитт под внешним своим обаянием? Как таится леопард, поджидая добычу. На читаемых мною страницах нет ни малейшего намека на это, а предположения строить незачем. Это было последнее лето, целиком проведенное нами вместе. После него мы отправились в путешествие.
Внезапно я ощущаю, что больше читать не хочу. Я убираю дневник в буфет и выхожу на крыльцо. Небо низкое, нависшее, сулящее дождь. Я вспоминаю нашу первую ночь в Африке, когда мы приехали в Лагос, вспоминаю, как скоро все изменилось. Сгинуло. За неделю. Или примерно за неделю. Цветы и песни и желание делать меня счастливой. Нет, это не леопард внутри. Это некая пустота, которую не смогли заполнить приемные родители, и вышло так, что не смогла и я. Но что-то ее заполнило там, в Африке.
Глава двадцатая
Я не могу поверить тому, что случилось, и даже слова, которые я пишу, кажутся мне нереальными, и весь мой дневник будто снится мне во сне. Тем не менее привычка, приобретенная во время полевых исследований, вынуждает меня пунктуально записывать все происходящее. Оно было, и я тому свидетель.
Вечером пятого числа, когда я вернулась в Лагос, У. вернулся поздно и принялся с громкими криками стучать мне в дверь; мне следовало сказать ему, чтобы он убирался, но я не хотела, чтобы шум перебудил всех обитателей гостиницы. У. был растрепан, от него пахло пивом, табаком и еще чем-то приторным вроде дешевого дезодоранта. Говорил он высокопарно, совсем не в своем обычном стиле: он-де вобрал в себя подлинный дух Гвинеи, дух африканской ночи, музыки, живой как никогда, и так далее. Я ответила, что он набрался этого с чужих слов и болтает, как попугай, о негритюде в понимании Соронму, добавив, что уже очень поздно, а я устала. Он разошелся вовсю, заявил, что это я болтаю, как попугай, следуя господствующим представлениям обескровленной, заумной и уже мертвой белой цивилизации, а на самом деле я знаю, насколько он прав, и присосалась к нему, чтобы питаться его черной энергией и жить за ее счет подобно тому, как американская культура высасывает энергию из чернокожих, превращая ее в деньги. Потом он набросился на меня и буквально изнасиловал.
Я думаю сейчас, почему я не сломала ему его треклятую шею? Ничего не помню, кроме того, что была беспомощна, потрясена, опустошена. Он, кажется, ходил по комнате, потом ушел без единого слова, будто я была обыкновенной шлюхой. Смешно, право, смешно, что я все время молчала, а когда он ушел, зарыдала как безумная, и мне уже было все равно, слышат меня или нет.
Все, разумеется, слышали, потому что наутро обращались со мной с невероятной бережностью, словно я заболела какой-то отвратительной болезнью. Это было невыносимо, и я ушла к себе в комнату. Заперлась и принялась за работу: вводила записи, сделанные во время пребывания у геледе, и в частности в мастерской резчика по дереву, в свой маленький компьютер, время от времени ударяясь в слезы или выпивая стаканчик рома. В конце концов я уснула.
Разбудили меня шум, громкое пение и громыхающая музыка. Полная темнота, генератор отключен. Я оделась и спустилась в бар, ориентируясь на звуки музыки. Там было человек десять, все пьяные, среди них две женщины в ярких платьях в обтяжку, с прическами, блестящими от лака: так называемые ашавос, местные проститутки. Парни явно из тех, кто промышлял вокруг острова Лагос и Виктории, обирая туристов и местных жителей, только что пришедших из буша. Одеты — в подражание американским гангстерам — в мешковатое барахло с непристойными надписями, на ногах разношенные спортивные туфли на резине, на головах бейсболки козырьком назад. Совсем молоденькие девушки, почти подростки, мужчины разного возраста, некоторым явно за тридцать. Войдя в бар, я заметила, что здесь они не совсем в своей тарелке: бар в отеле «Лари» — не их привычная стихия, он являет собой точную копию английского паба, стены обшиты деревянными панелями, уютные ложи, на стене мишень для игры в дартс. Это совсем не то, что сидеть при свете керосиновой лампы на доске, уложенной на пару ящиков. Чужой человек, вселившийся в тело моего мужа, подошел, схватил меня за руку и представил своим дружкам как трофей. Моя белая сука. Ей нравится черный член, верно? Дальше — больше, он заговорил о том, как я трахалась с белым мужиком, Дэйвом Берном. Теперь вы поняли, как надо обращаться с такой сукой. Парни были возбуждены и одурманены алкоголем. Подошли ближе. Трогали меня, толкали. Говорили они, перебрасываясь шуточками, на диалекте, мне непонятном. А Уитт упивался поставленной им фантазией: толпа негров линчует белую женщину.
Я ударила его кулаком в нос. Кто-то обхватил меня сзади, полез рукой ко мне в шорты. Я сжала его запястье и в два приема — уки-ваза и маэ-отоси — с треском сломала кость. Парень взвыл, отскочив от меня.
Плохо помню остальное. Возле меня круг сверкающих глаз и зубов. У. валяется на полу, кровь льет у него из носа, белая рубашка в красных пятнах. Все они орут на меня, размахивая кулаками, и кто-то бьет меня бутылкой по голове. Пиво из бутылки течет у меня по спине. Раздается оглушительный выстрел. Крики. Пороховая вонь. Передо мной разъяренное лицо женщины. Это миссис Б. Новые крики, шлепанье сандалий по полу, топот башмаков, грохот с силой захлопнутой двери. Рядом со мной Дес, он поддерживает меня, спрашивает, как я себя чувствую, а моя кровь льется и пачкает его одежду.
Выстрелило ружье миссис Бэсси. Она наклонилась надо мной, опираясь на еще дымящееся оружие. Все собрались здесь, смотрели на меня широко раскрытыми, изумленными глазами.
Миссис Бэсси зашивала мне рану на голове. Как я потом узнала, в молодости она была медсестрой. Как хорошо, моя девочка, что вы от него избавились, повторяла она, накладывая швы. Да, но я хотела, чтобы он вернулся. Не это чудовище, нет, я хотела, чтобы вернулся мой муж.
Я проснулась поздно, когда кончилось действие снотворного, оделась и спустилась в библиотеку. Все были очень любезны и добры со мной. Дэйв Берн спросил, не хочу ли я отправиться в Эзале-Эко, район Лагоса, где очень сильны традиции геледе и где у него сложились приязненные отношения с Акинкуото,
