— Почему так? — спросила я.
— Люди сделались нечестивы. Боги тельцов и бурь или светлоокая Афина — вот кого они чтут, обходя дарами Владычицу Мертвых. — Пифия отхлебнула еще каши. — Кому приносила жертвы ты сама?
Я толком не делала приношений, лишь иногда возливала немного воды или разбавленного, почти бесцветного молодого вина, которое получали рабы.
— Владычице Моря, — ответила я.
Пифия кивнула:
— Сестре Владычицы Мертвых. Временами, как свойственно сестрам, они враждуют, однако всегда примиряются. Хорошо.
После еды Долкида убрала миски, и пифия села напротив меня у жаровни. На стенах пещеры плясали тени.
— Ты боишься темноты? — спросила пифия.
— Нет.
— Славно, — кивнула она, присыпая огонь золой, чтобы оставить лишь несколько горящих углей. Сделалось темно; прежде я никогда не бывала в такой тьме, где нет даже звездного света. Я услышала шаги пифии, зашуршала ткань.
— Сядь сюда. — Она подложила снизу высокую подушку, я села. Теперь я глядела на жаровню сверху, почти наклоняясь над ней. Другую подушку пифия сунула мне за спину, чтоб я могла прислониться к стене.
Снова шуршание, и до меня донесся острый запах трав, брошенных на угли. Розмарин, лавр… И еще какой-то густой аромат — как от смолы или сосновых ветвей под ногами, дурманящий, как воскурения.
— Ну вот, — сказала пифия. — Теперь смотри в огонь и рассказывай все, что увидишь.
Глаза резало, они начали слезиться, веки отяжелели. Тонкие огненные дорожки, пробегающие по углям, расплывались в колыхании дыма. Я не понимала, о чем надо рассказывать.
Пифия еще говорила, но я ничего не слышала. Я вглядывалась в черноту среди огненных дорожек — во тьму, что таится внутри огня.
— Черные корабли, — проговорила я и не узнала своего голоса.
— Где?
— Черные корабли. — Я видела их во тьме углей. — Черные корабли и горящий город. Большой город на мысе. Есть корабли поменьше, на них один парус или несколько гребцов. Есть огромные. Черные. Они идут прочь от земли, от горящего города. А есть еще другие, между морем и черными кораблями.
Голос прервался от волнения, меня захватило увиденное.
— Их так мало!.. Вижу, как они подходят, гребцы стараются вовсю. На первом нарисовано семь звезд — он зовется «Семь сестер», как созвездие. В него стреляют лучники с других кораблей.
Какого-то моряка стрела ударила в глаз; моряк вскрикнул и упал за борт. На другом корабле мальчик, раненный в ногу, с пронзительным воплем рухнул на палубу.
Одну из лодок развернуло и опрокинуло от удара.
— В воде барахтаются люди. Не воины — на маленьких лодках нет воинов. Там дети. И женщины.
Я видела, как они пытаются спастись, но лучники расстреливают их прямо в воде.
— Большой корабль разворачивается. — На носу его я разглядела нарисованного дельфина, красно- белого на черном.
Хрупкая девичья фигурка, по-дельфиньи быстро и ловко скользя через волны, подплыла к кораблю. Один из гребцов выставил весло, девочка уцепилась за него руками и, опершись ногой на лопасть, наполовину высунулась из воды. Сверху уже тянулись чьи-то руки, ее вытащили на палубу.
— «Семь сестер» повернулся. Он идет напрямик к тому судну, где лучники, и там налегли на весла, чтобы свернуть с пути.
«Семь сестер» прошел рядом, я разглядела кормчего — совсем молодой, светлые волосы откинуты со лба и перехвачены кожаным шнуром, губы сосредоточенно сжаты, морской ветер овевает лицо любовно и нежно.
— Горящие стрелы! — У меня перехватило дыхание. — Те, что идут наперерез, зажигают стрелы!
Одна с шипением упала в море. Еще одна вонзилась в переднюю палубу «Дельфина», ее загасили водой. Молодой мужчина с длинными черными волосами поднимал на борт ребенка из ближайшей рыбацкой лодки.
Другие лодки затонули или вышли в море, ловя расправленным парусом береговой ветер.
Я слышала, что кричат друг другу моряки, видела, как кормчий «Семи сестер» машет рукой, подавая команду.
Кормчему «Дельфина» огненная стрела ударила в грудь, прошла насквозь, подожгла бороду. Он упал с разорванной грудной клеткой, с горящим лицом. Черноволосый, оставив ребенка под поручнем у гребцов, метнулся к кормилу. «Семь сестер» проскользнул дальше, между «Дельфином» и ближайшим противником.
Белый парус с красной фигуркой дельфина раскрылся, его тут же наполнил береговой ветер. Через миг развернулся парус «Семи сестер» — семь черных на белом звезд. Позади лежал пылающий город. Впереди ждало лишь открытое море.
Я вдруг услышала странный звук — и поняла, что это мой собственный всхлип.
Пифия приподняла меня бережно, как мать.
— Довольно, детка, довольно. Для первого раза хватит, даже с избытком.
Она уложила меня на тюфяк и укрыла своим плащом.
— Спи, детка. Отдыхай.
Я спала и в ту ночь не видела никаких снов. Я знала, что останусь здесь.
Прорицательница
Жизнь в святилище не была такой уж уединенной. Каждые два-три дня кто-то приходил — по большей части крестьяне с их насущными нуждами. Нам приносили прошлогодние яблоки, мешки с зерном и оливки в собственном масле. Раньше я мало задумывалась, куда деваются приношения. Отдаешь их богам, а потом? Неужели растворяются в воздухе?
Приношения шли нам в пищу, вместе с козьим молоком и пахучим сыром, который делала Долкида. Пять наших коз паслись ниже по склону, за ними присматривал мальчишка, приходивший из селения под горой. Он был вдвое старше меня и считал недостойным со мной разговаривать.
Иногда появлялись и знатные гости — в колесницах, запряженных великолепными конями, с блистающими на солнце бронзовыми пиками. Они привозили соленую рыбу в больших широкогорлых кувшинах и амфоры с красным вином, а однажды в то лето нам дали десять мер тонкого льна, черного как ночь. Я осторожно касалась его пальцами и раздумывала, не тот ли это лен, что я собирала с матерью и женщинами Вилусы.
— Эй ты, не трожь! — окрикнул кто-то из слуг, увидев, как я прикасаюсь к подарку его господина.
Пифия усмехнулась:
— Оставь, это всего лишь Линнея, тонкая ткань ей в новинку.
Прозвище, данное мне пифией, прижилось: Линнея — «льняная», девочка с льняной реки. Чайкой, на языке моей матери, меня здесь не звали.
В то первое лето мать часто поднималась к нам на гору; потом начались дожди, лен отнимал больше сил, и она стала приходить реже. За Ареном, который подрос и начал бегать, нужен был глаз да глаз — чтоб не забрался в реку, где мог утонуть.
Когда пришло время дождей, за пифией прислали царскую колесницу — отвезти ее на Фесмофории, недельные торжества в честь великой Владычицы, праздник Возвращения. Она отправилась одна, без меня: я, по ее словам, еще не научилась держать себя так, чтобы меня не зазорно было показывать
