Я приподнялась на локте. Во рту пересохло, груди болели от переполнившего их молока. Надо кормить Маркая…
Раздался чей-то стон.
Ксандр лежал у входа, одной рукой чуть ли не в самых углях очага. Он перевернулся на бок, его стошнило.
— Ксандр! — Я подползла к нему. — Тебе плохо?
Он молча помотал головой, лицо уже принимало обычный цвет, руки не дрожали.
Я поднялась и сделала несколько шагов обратно к Нею.
— Ней!..
Он открыл глаза — в первый миг невидящие, но затем в них хлынула память, он пришел в себя.
— Сивилла?..
— Да. Сесть можешь? — Я помогла ему привстать.
Меня окликнул Ксандр.
— Не могу разбудить Марея!
Я встала, уже чуть более уверенно, и подошла.
— Что там? — спросил Ней.
— Марей умер, — ответила я, склоняясь над телом.
Погребение Марея устроили тогда же, когда венчали Нея на царство. Марей был не просто кормчим «Жемчужины»: его жертва знаменовала вступление Нея в царский сан, он добровольно сошел во тьму со своим царевичем и принял на себя ожидавшую их смерть. В большой погребальный костер, возведенный на берегу, я бросила остатки египетских благовоний, народ вознес по Марею погребальный плач. Молодая жена его, Идела, стояла здесь же с серым от горя лицом; ребенка, которого она носит, Марею не суждено увидеть уже никогда.
Я пела Сошествие срывающимся голосом. Может, будь настой не так крепок или положи я меньше…
«Он мой», — прошептала Она у моего плеча. Его сердце оказалось слабее, чем тело, он отдал себя за своего царя, выбрав смерть. Он ушел добровольно.
Я склонила голову, меня окутал дым от костра.
Венца, конечно, не было: корона Вилусы стала добычей ахейцев еще поколение назад. Нея короновали венком из виноградных листьев и луговых цветов и, возгласив здравицу, подняли в его честь полные чаши местного вина.
Ней выпил, полетели приветственные крики:
— Эней! Эней! Сын Афродиты!
Начался хоровод вокруг костра. Я сидела рядом, вино казалось мне уксусом.
Ксандр подошел с сыном на руках, передал мне Маркая и обнял меня за плечи, прижавшись щекой к щеке.
— Не вздумай, — сказал он.
— Не вздумать что?
— Не вздумай из-за этого горевать.
— Марей умер таким молодым, это я виновата…
— Я ведь тоже не хотел возвращаться, — сказал Ксандр. — Остался бы там с Аштерой, забыл бы здешнее горе и боль… Но решение было за мной, я выбрал.
— Почему?
Ксандр прижался подбородком к моему плечу.
— Ну, здесь ведь Ней, и ты, и Маркай. Мне еще хватит жизни, чтобы умереть.
— Это уж точно, — улыбнулась я.
Ксандр пожал плечами:
— Тебе тоже…
— Все время, пока пела Сошествие, я радовалась, что там остался не ты. Но ведь так нельзя. Утешаться тем, что горе выпало Иделе с ребенком, а не мне…
— В том-то и трудность, когда любишь. Кто-то становится дороже остальных.
— Я уже не могу относиться ко всем одинаково. Не выделять Маркая и Кианну из прочих детей, не ценить твою жизнь больше других… Жрице ведь так нельзя. Нельзя, Ксандр…
Он коснулся моего лица, стирая след от единственной слезинки.
— Ты ведь человек, ты не можешь иначе. Только богам под силу любить всех одинаково.
Я уткнулась лбом в его шею.
— Я так рада, что Она выбрала не тебя, — прошептала я.
— Я тоже, — кивнул Ксандр.
Ab urbe condita[1]
Мы отплыли на пятый день, подгоняемые к северу попутным ветром. Залив остался позади, гора скрылась из виду. Мы шли вдоль берега, перед нами расстилались поля зреющей пшеницы, алели маки. Погода стояла роскошная, и лишь прохладный ветер и снижающееся над горизонтом солнце напоминали о близкой осени. Лето подходило к концу, наступало время жатвы.
Без Коса на «Дельфине» было непривычно. Помощнику Марея, вставшему к кормилу только после Египта, еще недоставало опыта, и кормчим «Жемчужины» Ней назначил Коса: несмотря на невысокое рождение, тот уже многократно успел показать себя надежным кормчим и умелым воином. Ксандр начал учить Бая управлению кораблем. Бай и без того разбирался в гребных распевах, но пока не знал, какие приказы годны для каких случаев: со своего места он не видел остальных гребцов, а носовая палуба отгораживала его от моря. Ксандр поставил его к кормилу и теперь все объяснял и показывал.
Мы иногда останавливались для торговли, но деревень попадалось не много. Наверное, дальше от берега стояли какие-нибудь поселения, но с моря их было не разглядеть. Как-то мы пристали к побережью у маленькой, в пять-шесть домов, деревушки, чтобы выменять свежего хлеба. Я взяла с собой Маркая: он временами капризничал, и я вышла прогулять его по краю поля.
— Видишь, здесь цветы! — Я сорвала яркий мак с золотой сердцевиной, к которому тянулся Маркай. — Алое — это красиво…
«Сейчас, — прошептала Она за моей спиной, — сейчас же отплывайте дальше, немедленно».
Словно в ночь перед тем, как черные корабли появились в Пилосе, меня охватила неотвратимая уверенность, что должно что-то произойти. «Сейчас».
Все еще сжимая в руке мак, я чуть не бегом пустилась обратно к Нею.
— Нужно отплывать, — выпалила я.
Он лишь взглянул — и обернулся к своим:
— Все по кораблям! Отплываем сейчас же!
Ксандр, который в это время увлеченно торговался, удивленно взглянул на Нея и поспешил закончить сделку.
— Куда плыть? — спросил Ней.
Я даже немного растерялась, видя, как все устремились на корабли, словно при появлении неприятеля.
— На север, — сказала я. — На север, пока Она не велит остановиться. — Обхватив Маркая, я переложила его на другую сторону. — Не знаю, почему так. Прости, Ней.
— Твоего слова достаточно, — просто ответил он. — Ксандр! Грузи поклажу на «Дельфина»! Отплываем!
Попутный ветер подгонял нас к северу. Два дня мы плыли без остановки, без береговых ночевок; мимо нас скользил берег с золотыми полями, готовыми к жатве.
Во вторую ночь спустился туман, «Жемчужину» и «Семь сестер» мы могли разглядеть только потому, что теперь, по примеру египтян, к корме каждого корабля подвешивали светильник.
