сделалась так бледна, что Кифера при виде меня ахнула и теперь уговаривала поесть.
— Ты, должно быть, больна, — сказала она.
На деле мне просто не удавалось сбросить с себя безмолвие и ощущение призрачности — будто я прошла половину дороги по эту сторону Реки, но никак не могу перебраться на другой берег. В надежде, что церемония поможет мне обрести недостающее, я тщательно наложила на лицо краску; Долкида заколола мне волосы и опустила на них тонкое покрывало. Я сидела, ни на что не глядя, ожидая своего часа, ожидая знакомого холодка по спине, ожидая Ее прикосновения. Тщетно.
В должное время я произнесла положенные речи ясно и четко, как меня учила та, что была пифией, однако не почувствовала Ее присутствия. Я была одна, без Владычицы.
Через некоторое время Кифера вновь сидела со мной в храме и уговаривала поесть миндальных лепешек.
— Ты так давно не бывала в городе. Останься, побудь с нами.
— Нет, — покачала я головой. — Завтра совершим прощальный обряд, и надо возвращаться в святилище.
Она не спускала с меня внимательных голубых глаз.
— Побудь здесь, тебе станет легче.
— Не знаю, может ли мне полегчать, — призналась я. — Я все чего-то жду, сама не знаю чего. То ли замерло все вокруг, то ли застыла я сама, а мир продолжает кружиться…
— Может, ты ждешь ребенка? Со мной было то же, когда я носила первую дочь. Я чувствовала себя как ленивая корова на лугу, спящая все лето напролет.
Я даже слегка улыбнулась:
— Не могу представить тебя коровой. А ребенок… Нет, я не беременна. Да и с чего бы? У меня не было мужчин.
Кифера подняла голову.
— Может, в этом и дело? Тебе нельзя иметь мужа, но не запрещено брать наложника.
— Я принадлежу Смерти, не жизни, — проговорила я.
— Ты — молодая женщина, а не только вместилище Владычицы. Ты ведь не богиня.
— Мне никого не хочется, — ответила я, и это было правдой: из всех, кого я видела наяву, никто не вызывал во мне желания. Да и как любить ахейского земледельца, который трепещет перед пифией в священном ужасе? Или, еще хуже, какого-нибудь Неоптолема, который видит во мне лишь предмет вожделения?
Кифера будто угадала мои мысли и сменила тему:
— Неоптолем вернулся.
— Я слышала.
— Он приехал созвать войско. Будь завтра во дворце на празднике, посмотришь.
Я начала было отказываться, но она настаивала:
— Тебе нужно прийти. Это поприще твоей Владычицы, и ты должна знать, что происходит.
И я пошла. Праздник не предполагал моего участия: благословение кораблей — дело Киферы.
Потом вынесли сладкие фрукты и жареного кабана, и ворота дворца открыли настежь, чтобы впустить всех желающих. Годовалое вино лилось из амфор, в очаге полыхали дрова, по лицам музыкантов скользили факельные блики.
Я стояла позади, глядя на воинов. Выделялся голос Неоптолема.
— Мы сровняем с землей твердыню давних врагов! — возглашал он, держа в руке двуручный кубок. — Отомстим за отцов, что геройски пали под стенами Илиона! И вернемся с богатой добычей, захватив много золота! — Среди молодежи, стоявшей рядом с ним, послышались одобрительные крики. — Теперь наш черед покрыть себя славой!
Юные воины, не видавшие битв, плотнее теснились к нему, и среди них молодой царь, Несторов сын Иденей, которому еще только предстоит себя показать. К нему-то и обращал речь Неоптолем.
— Неужто мы сделаны из худшей бронзы, чем наши отцы? Неужто по ту сторону Реки окажемся недостойны стать рядом с их доблестными тенями? Неужто нам самим не добыть славы и женщин? Так зачем медлить с отплытием?
Я прислонилась к стене. Яркие цвета, крепкое вино — но я чувствовала лишь дурноту. На меня никто не обращал внимания.
Даже если и заметят, без краски на лице меня примут за обычную горожанку или дворцовую рабыню.
Я начала было пробираться прочь, к выходу в сторону кладовых, и чуть не наткнулась на воина. Глаза Триота мерцали в свете пламени, и происходящее его явно не радовало. Он меня узнал.
Я почувствовала слабое прикосновение ночного ветра, Ее руку на своем плече.
— Оставь Арена здесь, — сказала я. — Если он прольет кровь родичей своей матери, божественный гнев Эриний не оставит его до конца дней. Тебе же, если уйдешь, не суждено вернуться, твоя плоть достанется в пищу рыбам.
Его взгляд остался безучастным.
— Это говоришь ты, пифия, или Она?
— Она. И я.
Триот посмотрел на меня, словно ожидая что-то увидеть на моем лице.
— Арен останется здесь. Но мне придется идти.
— Почему?
— Потому что так повелит мой царь. — Бросив взгляд на Иденея, стоявшего рука об руку с Неоптолемом, он повернулся и пошел к выходу.
Я вышла через главные ворота и направилась в сторону гавани, прочь от празднующих. Стемнело, звезды над морем горели чисто и ясно.
Я больше не ощущала Ее присутствия, Она снова скрылась. Стоя под звездами, я следила за набегающими на берег волнами — и ничего не чувствовала.
— Великая Владычица, — сказала я, — отчего ты оставила меня, отчего не даешь напутствия? Я еще не стала настоящей пифией?
«Жди, — ответила тишина. — Тебе надо ждать».
— Ждать чего? — спросила я.
Волны ударялись о берег и отбегали назад. Корабль у причала поскрипывал с каждым ударом прибоя. Сияли звезды. И ничего другого не происходило.
Я вернулась в святилище. Дни удлинялись; урожай уже сняли, мак на полях высох и рассыпался на семена.
Когда урожай убрали в хранилища, Иденей, взяв шесть кораблей и всех подвластных ему воинов с оружием, примкнул к собранному Неоптолемом флоту. Они отплыли в Миллаванду — соединиться с войском, которое Неоптолем тем же путем набрал в Тиринфе. Затем им предстоял поход к Илиону.
Триот последовал за своим царем. Арен, должно быть, плакал от обиды: его не взяли. В свои тринадцать лет он скорее предвкушал увлекательное приключение, чем думал о битве.
В святилище все было спокойно.
Ко мне приходили за помощью пастухи — среди овец на пастбищах обнаружилась какая-то болезнь. Я вспомнила, как пифия однажды такое упоминала, говоря о временах своей бабушки.
— Отделите больных овец от остальных, — сказала я. — Посвятите их богам и принесите в жертву, как положено по обряду. Мясо раздайте всем в доме, даже рабам. Не пытайтесь обмануть богов, оставив больных овец среди здоровых, иначе они погибнут все.
Так и случилось. Те, кто исполнил все по сказанному, лишились нескольких ценных животных; у тех же, кто пытался утаить от богов часть овец, стада вымерли почти полностью.
Когда все закончилось и половина народа готовила баранину к большому пиру, я ушла в глубь пещер. Мне нет места там, где режут скот и готовят мясо: мне нельзя проливать или видеть кровь. И я удалилась туда, где тьма.
В пещере с расстеленными на полу волчьими шкурами царила тишина. Воздух не колебался, разве что
