— Если фундаменталисты добьются чего хотят, Европа склонится перед исламом, — сказал он.
— А чего хотят фундаменталисты? — спросил я.
— Ну, вся Одда это увидела. Они хладнокровно убили белого человека.
— Кто «они»?
— Сербы.
— Так это сделали они?
— Да, и все об этом знают.
— Так, стало быть, они мусульмане?
На том конце повисло молчание.
Я сказал:
— Тогда мы с большой радостью сообщаем вам, что сербы — не мусульмане. Они христиане.
Молчание.
— Что-то не так? — спросил я. — Весь день насмарку?
— Все равно, кто они, — сказал мой собеседник. — Они угрожают демократии и христианской культуре.
— Христиане угрожают?
— Нет, беженцы.
— Все мы сербы, — сказал я и положил трубку.
Новый главред как-то назвал публику великим детективом. Надо, мол, использовать публику, приглашать в газету, извлекать из ее умений выгоду. Я ждал, когда этот великий детектив заткнется. Или выйдет на улицу посмотреть, как дела обстоят на самом деле.
Следующий позвонивший заявил, что через границу так и прут.
— Расисты? — уточнил я.
Он не слушал. Он читал мне лекцию о том, что к нам большими партиями ввозятся бандюги и террористы. Мы пригрели на груди убийц и насильников. Он спросил:
— И что останется от Норвегии?
И сам ответил:
— Ничего.
Потом поинтересовался:
— Вы согласны?
Я выдержал небольшую паузу и спросил, действительно ли ему интересно мое мнение. Он сказал, что интересно, и весьма. Я сказал, что в таком случае отвечу.
— Чужаков не бывает, — сказал я.
Он молчал. Я повторил. Сказал, что ему стоит подумать над моими словами. Когда он поймет их смысл, то может позвонить снова.
— У вас не должно быть мнения, — сказал он.
— Это не мнение, — ответил я. — Просто к сведению. Чужаков не бывает.
Он бросил трубку. Я записал его номер, отыскал имя владельца по интернет-справочнику и от этого имени написал сентенцию со следующей концовкой: «„Чужаков не бывает“, — заключил Ян Ове Лягрейд из Аскёя».
И снова вышел на Буги-стрит. Я открыл клоаку. И дерьмо полилось на меня. Я плавал в нем. В следующие два часа мне позвонило более тридцати человек. Большинство предпочли не называть имен. Но я вылавливал их в Интернете, а потом писал прямо противоположное тому, что они говорили. Когда работа была закончена, позвонили из бергенской редакции. Секретарь сказал, что от сообщения к сообщению удивляется все больше. Он заметил, что все они заканчивались выводом, что чужаков не существует. Я хочу, чтобы меня уволили, или что?
— Эй! — крикнул я. — Надо всегда прислушиваться к великому детективу.
~~~
Небо потемнело. Скоро дождь. Весь мир пожаловал в Ханксвилл, и я не знал, что мне с этим делать. У меня не было никакой программы действий. Никакого руководства.
Позвонила завотделом, поинтересовалась, как там телефонный опрос. Я ответил, что записал тридцать блестящих комментариев. Она спросила, не съездил бы я кое-куда. В садовом кресле в Тюсседале неподвижно сидит толстая женщина. Думают, что от зрелища пожара она потеряла рассудок. Я спросил, не ослышался ли я. Мне надо написать о толстой женщине, которая неподвижно сидит в кресле?
— Да, — ответила она и добавила, что женщина, возможно, пьяна. Возможно, ее надо спасать от нее самой. Но может быть забавный сюжет и потрясающая фотография. Фотограф и прочие уже на месте.
Я сказал, что занят с видеокассетами. Проверяю, что смотрят дети иммигрантов. Только что вот просматривал фильмы из местного проката.
Она спросила, что это за фильмы.
— «Хум Тум»,[12] — сказал я. — И «Тум Хум». Итого: «Хум Тум Тум».
— Жестокие?
— Нет, но там много танцуют и целуются.
— Целуются?
— Да, и бесстыже обнимаются.
Она сказала:
— Сдаюсь, — и положила трубку.
Я продолжал раскладывать пасьянс. Порой я злюсь, что он стал для меня наркотиком, но теперь это было вроде медитации. Думать не надо. Мозги исчезают в компьютере, и ты ни о чем не волнуешься.
Постучались. Я крикнул, что открыто. Вошел Франк. Спросил, занят ли я. В подсознании всколыхнулся панический страх. Зачем он пришел? Раньше Франк никогда не заходил ко мне в офис.
— Хороший кабинет, — начал Франк.
Он врал. Никто не мог на полном серьезе утверждать, что у меня хороший кабинет.
— Сегодня нам — на телевидение, — сказал Франк.
Я кивнул.
— Вся штука, разумеется, в том, что мы братья, — продолжал он. — Журналисты ведь так рассуждают.
— Не знаю. Я не журналист.
Франк улыбнулся. Сказал, что хотел отказаться, да коллеги уговорили. О самом деле мы разговаривать не станем. К тому же беседовать приятнее с людьми, которые понимают, о чем речь, а не просто разводят болтовню. Я принес нам кофе и спросил про расследование. Франк ответил, что люди очень стараются помочь. Опрошено уже более пятидесяти человек, но свидетельских показаний пока недостаточно.
Франк замолчал.
— Но я пришел не только с этим, — сказал он.
Вот час и пробил, подумал я. Он все про нас знает. Все понял. Ну конечно, знает. У него же нюх. Он полицейский. Что именно он знает? Знает ли он что-то, чего не знаю я? Не только об Ирен?
— Ты знаком с Ирен чуть ли не лучше меня, — сказал Франк.
Я ничего не ответил. Это пока была просто затравка. Уловка. Ему хотелось подловить меня. Надо просто найти удачный ответ, мелькнуло в голове.
— Что-то случилось? — спросил я.
Франк сказал, что прошлым вечером Ирен поехала к подруге в Росендаль. С ночевкой. Сегодня собиралась вернуться. А сейчас звонили из детского сада. Ирен не забрала детей, как договаривались. Франк позвонил ее подруге. В Росендаль Ирен не приезжала и не собиралась.
Думать я был не в силах. С ней что-то случилось. Однажды я понял, что, попади Ирен в аварию или
