удивлялся своему везению. До сих пор я был уверен, что ничего больше не найду, и вдруг обнаружил признание, написанное собственноручно человеком, который зачал меня. Мне было неприятно называть его отцом. Его образ, далекий и мрачный, неизменно вызывал у меня внутреннюю дрожь. Если бы я лучше знал его, может быть, тогда я лучше бы понял причины его поступков. Но я с самого начала ненавидел его. Он являлся причиной того состояния, в котором находилась моя мать — существо без эмоций и каких-либо стимулов. Я вспомнил, что в течение многих лет Кемаль Хамид был для меня сатаной, воплощением зла. Это мучило меня всю мою жизнь, и даже сейчас его образ продолжал ужасать меня.
Я раскрыл эту потрепанную тетрадь. Ее страницы слегка склеились. Много лет никто не притрагивался к ним. Может быть, она так и осталась бы невостребованной, если бы не моя интуиция, которая привела меня сюда.
Записи были на турецком языке, и я легко читал их. Я поблагодарил служащую за любезность и снова засел за чтение короткого рассказа, который мне показался потрясающим. Этот документ стоил поездки и дурной погоды в Лондоне.
Я решил написать эти строчки, потому что понял, что судьба направила меня в нужное место в дни, когда решалась судьба армянского вопроса. Хочу описать все это, чтобы оно не стерлось с памяти. Не буду скрывать, что благодаря моему специальному образованию я способен помнить о событиях в самых мелких деталях. Я не хотел бы также, чтобы обстоятельства повлияли на мою оценку этого явления, и потому я решил описать с максимальной точностью все то, о чем тогда говорилось, и кто именно принимал участие в тех событиях.
Берлин, 16 февраля 1920 года
Меня зовут Кемаль Хамид. Я сын Османа Хамида и Айхе Сугур. Он был мутесарифом Диарбекира. Думаю, что сейчас наступил момент, чтобы объяснить, что именно случилось и каково было мое настоящее участие в тех событиях.
В течение многих лет нас называли преступниками, убийцами, и даже развратниками. Но когда наступил день суда, никто не захотел вспоминать, почему именно все это произошло. Нас судил не турецкий народ. Нас судили иностранцы. Державы, которые выиграли войну. И правосудие превратилось в месть.
Я хорошо знаю, что именно произошло. Я знаю, потому что был очевидцем. Я участвовал в подготовке. Я подчинялся приказам и исполнял их. Наша родина была в опасности. И наша религия тоже. В какой-то момент в меня закрались небольшие сомнения, и я переговорил с муллой. Он заверил меня, что Бог на нашей стороне. Что нам только надо следовать его предначертаниям. Бог изъясняется прямо, хотя и может показаться, что порой витиевато. Так сказал мулла, который благословил меня. Он был доктором теологии и хорошо знал, что говорил.
В Военной академии на последнем курсе кто-то пришел к нашему директору полковнику Осману Юсуфу. Меня вызвали к нему. Человек крестьянской наружности выступал от имени Комитета за единение и прогресс. Полковник выглядел весьма возбужденным и соглашался со всем, что говорил посетитель.
Я подумал, что речь шла о каком-нибудь важном политическом деятеле. Он говорил о родине. Об отсталости нашей страны.
О ее недругах. Говорил о сирийцах, греках, армянах. В основном об армянах.
У меня в ту пору был друг армянин Ардаг Джамбазян. Он всегда казался мне хорошим человеком. Но этот посетитель (как я узнал позже, его звали Атиф-бей) открыл мне глаза. Он сказал, что армяне — те же евреи. Их интересуют только деньги. Они хотят захватить лучшие земли, лучшие дома, банки. Многие из них изучали медицину или право, но при этом преследовали свои собственные цели. Посетитель убеждал, что армяне потихоньку овладевают душой нашего народа. Если так дело пойдет и дальше, очень скоро они станут нашими господами, и было бы нелепостью допустить это. В тот момент я все сразу понял. Было бы логично решить этот вопрос радикально… Или я не прав?
В том же кабинете мне предложили вступить в партию. Я согласился не без гордости. До сих пор никто не предлагал мне ничего подобного. У меня не было покровителей. Моя мать плохо ко мне относилась, а мне хотелось только идти вверх по лестнице. Расти. И — почему нет — делать деньги. Есть люди, которым стыдно признаваться в этом. Мне — нет.
Помню, полковник предложил мне сигарету, когда посетитель, похожий на крестьянина, ушел. Он выглядел очень довольным и впервые обратился ко мне с большой сердечностью, как если бы между нами произошло нечто важное. По правде говоря, это было странно. Полковник Юсуф был жестким, суровым человеком, вся академия его боялась. Но что-то произошло между нами, он улыбался. Я тоже был доволен. В любом случае было бы глупо не использовать эту ситуацию. Все равно, что плыть против течения.
Начиная с этого дня для нескольких человек, — тех, кто был отобран, — был прочитан курс лекций. Главное в нем было — борьба с внутренним врагом. Бороться против групп сепаратистов и националистов. Не допускать проникновения иностранных держав внутрь империи. Мы получили наименование «Специальная организация» (Techkilat-i Mahsousse).
Еще до окончания курса мы поехали в Анкару, где познакомились с другими товарищами. Почти все они были военными, хотя встречались и гражданские лица. Нашим командиром там был подполковник Хусамеддин-бей. Его задача состояла в том, чтобы обучить нас специальным приемам.
Не знаю почему, меня назначили в отдел контрразведки. Как мне говорили, я отвечал требованиям, предъявляемым к этой специальности. Какие-то положительные стороны у меня были. Мое воинское звание в тот момент было лейтенант (я только что получил назначение), однако согласно действовавшему в армии положению, если нужно было, я мог отдавать приказы даже майору.
Я узнал немало интересных приемов. Меня научили лгать и обманывать так, чтобы ни один мускул у меня не дрогнул. Это всегда у меня получалось неплохо, но кое-какие недостатки мне удалось преодолеть. Научили меня проникновению в ряды противника. Я узнал, как маскироваться, прятаться, как выживать. Для этого надо было ужесточить наше отношение к возможным врагам. Мы должны были понимать, что можем использовать их в наших целях, но это никак не должно затрагивать нас лично. Нас обучили очень важному делу — пыткам. А также весьма необходимому умению убивать, оставаясь хладнокровным, — иногда это может быть жизненно важно.
Но все это относилось лишь к техническим приемам. Больше всего меня интересовало, как научиться допрашивать, добывать правду из человека. Если к индивидууму применять надлежащие методы, он не сможет сохранить свою твердость, как бы он ни упорствовал, как бы ни пытался скрыть информацию. В конце концов он заговорит.
Наша организация владела безотказным оружием. По существу, мы были второй властью. Никто не был выше нас — ни судьи, ни обычные военнослужащие, ни парламент. Уже на конференции в Эрзеруме было принято решение, что Специальная организация будет представлять власть от внешних до внутренних границ.
Я быстро поднимался по служебной лестнице. Меня направили на несколько месяцев в Германию. Там я познакомился с немецким послом в нашей стране бароном фон Вангенхаймом. Это произошло на одном из приемов в Берлине. Он представил меня Фридриху Науманну. Оба они считали, что Турция является лучшей союзницей Германии. Действительно, кайзер глубоко восхищался нашим народом.
Именно в Германии я впервые услышал об «армянском вопросе». Науманн прочитал нам лекцию, в которой со всей прямотой сказал, что мы, турки, излишне терпимы к нетурецким народам, живущим в нашей империи. Именно об этом говорил мне раньше Атиф-бей. Все сошлось, логика казалась очень убедительной.
Жизнь в Берлине отвечала всем моим мечтам. Платили нам там намного больше, чем в Турции. Нас приглашали на приемы, конференции и разные праздники. Создавалось впечатление, что нас носили на руках. Для желающих всегда находились девочки.
