движением. Неожиданно открылась дверь, и появился молодой человек, чуть старше меня, на вид лет двадцати пяти-двадцати шести. Еще стоя у двери, он смотрел на меня и улыбался. Мне показалось, что он был очень похож на того толстяка, который привез меня сюда.
«Ты Мари Нахудян, — мужчина подошел ко мне. — Я хочу, чтобы ты знала, что меня зовут Кемаль Хамид и что ты принадлежишь мне. Не пытайся бежать, врать или изменять мне. Если ты сделаешь это, ты пожалеешь, что родилась. Ты оказалась здесь исключительно по моей воле, и твоя единственная обязанность состоит в том, чтобы во всем подчиняться мне».
Это была моя первая встреча с Кемаль Хамидом. С самого первого момента я почувствовала к нему презрение и ненависть. Он стал объектом всей моей ненависти, потому что такие, как он, убили моих родственников.
Потом я узнала, что Кемаль Хамид был каймакамом Трапезунда, и у него была огромная власть во всем округе.
В тот же вечер Кемаль изнасиловал меня и избил почти до потери сознания. Насилуя, он обзывал меня «армянской сукой». Тогда я решила убить его, и эти мысли служили мне единственным утешением. Он мог делать со мной все, что ему заблагорассудится, но наступит момент, когда я убью его.
Уверенность в этом успокоила меня — с этого момента я больше не сопротивлялась. Он решил, что овладел мною, и смеялся от удовольствия.
Привыкший побеждать всегда и везде, он нашел мое поведение логичным. Но когда он проникал в меня, я всегда думала, что когда-нибудь он умрет около меня, и это очень утешало меня.
Так он удерживал меня в течение нескольких месяцев. Я знала, что меня отдал ему его отец Осман Хамид. Они были сделаны из одного теста, люди завистливые и абсолютно бессовестные, считавшие, что все остальные человеческие существа предназначены лишь для того, чтобы ими манипулировать.
Тогда я обнаружила, что ненависть может превратиться внутри нас в нечто очень важное, что заставляет жить, и ничто не может сравниться с ней по своей мощи. Это необходимость терпеть до того дня, когда можно будет отомстить за полученные удары.
Тём не менее время шло. В тот адский период я забеременела. Он понял это и оставил меня в покое. Правда, у него было много других женщин, почти все армянки, с которыми он мог бы утешиться.
Я помнила, что моя мать Азатуи Назарян однажды объяснила мне, что плод нежелательной связи и даже изнасилования ни в чем не повиновен. Она сказала, что когда-нибудь я это пойму.
Только много лет спустя я узнала все то, что с ней произошло. Это было то, что по иронии судьбы повторилось и со мной.
Кемаль Хамид превратился в чудовище. Ему было мало крови, полученной от тех людей, которые были принесены в жертву за последние кошмарные месяцы. Ему еще надо было чувствовать себя хозяином. Вся ненависть, которую испытывал его отец Осман Хамид к нашей семье, обернулась сейчас против меня.
Когда оставалось два месяца до рождения моего сына, я увидела через окно странную фигуру. Это был аптекарь, к которому обращались почти все армяне Трапезунда. Его звали Надир Кабир. Он был знаком с нашей семьей и хорошо знал меня.
Я послала постоянно охранявшую меня женщину Салиму за аптекарем. Я сказала, что чувствую себя плохо и что мне нужны какие-нибудь таблетки. Женщина заколебалась, но потом вспомнила, что Кемаль хотел ребенка, и спустилась за аптекарем.
Когда Надир Кабир вошел в мою комнату, его глаза почти вылезли из орбит. Турки, видимо, уважали его, потому что нуждались в нем. Я объяснила ему, что плохо себя чувствую и что мне нужны таблетки для желудка.
На какой-то момент Салиму позвали, и она вышла из комнаты. Я воспользовалась моментом и сказала аптекарю, что меня выкрали. Запинаясь, он рассказал мне, что почти все армяне Трапезунда убиты или депортированы и что сбежать практически невозможно. Несмотря на это, я попросила его помочь мне. Я не могла больше там жить, лучше было умереть.
Надир дал мне пузырек темного цвета и пробормотал, что лучше всего спрятать его внутри одежды. В тот же момент вошла Салима, и Надир простился, пообещав приготовить мне таблетки.
Мой сын Дарон появился на свет три недели спустя. Несколько дней я считала, что лучше бы сразу покончить с его и моей жизнью. Я была готова умереть, лишь бы не терпеть Кемаля. Но это оказалось для меня невозможным, и мне пришлось оставить эту мысль навсегда.
Проходили дни, недели и месяцы. Дарон рос. Кемаль не пытался отнять его у меня, хотя я знала, что он сделает это тогда, когда я уже не буду ему нужна.
Со временем характер Кемаля заметно портился. Дела у него шли неважно. Турция находилась на опасном перепутье, и я поняла, что придет день, когда он отыграется на мне.
Однажды вечером Кемаль предупредил меня, что мы переезжаем. Я ему даже не ответила, что не удивило его, поскольку я не общалась с ним.
На следующее утро меня заставили взять с собой ребенка, угрожая при этом, что либо я подчинюсь, либо они сами увезут его, не считаясь со мной. Мы поехали в порт. Там нас ждала небольшая шхуна, которая напомнила мне «Эль-Сиргу».
Мы быстро подняли якоря. Команда состояла из четырех турок, один из них был хозяином, а пассажирами были только Кемаль, мои сын и я. Погода портилась, собирался дождь, и я укрылась в каюте. Там я увидела несколько ящиков и чемоданов и сразу подумала, что в них находятся деньги и драгоценности. Я слышала, что под давлением турок армяне оставили после себя все, что у них было. Тысячи моих родственников и соплеменников были принесены в жертву жадности и ненависти. Я не знала, куда мы направляемся. Было ясно, что обстоятельства сильно переменились. Мы спасались бегством от правосудия, которое должно было пасть на Хамида.
На этот раз судьба явилась нам в виде маленького корабля и был какой-то тральщик, который велел нам остановиться. Ветер утих, и установился полный штиль. К этому моменту практически полностью спустилась ночь.
Кемаль не хотел сдаваться. Он ходил вверх и вниз по палубам, оскорбляя своих и русских моряков. Он как будто сошел с ума, приказал команде стрелять по тральщику и, видя, что ему не подчиняются, разбил керосиновую лампу и поджег шхуну.
Тогда со стороны русского корабля раздался выстрел. Кемаль и команда бросились в воду, боясь, что их захватят в плен.
Я находилась на маленьком закрытом мостике, с которого был выход в каюту. Я думала, что мы сейчас потонем, и как смогла привязала Дарона веревкой к своему телу. Я вышла на палубу, подняв руки, и наблюдала, как русские моряки запрыгивали на наш корабль.
Русским удалось погасить пожар, но шхуна все-таки была сильно повреждена. Ее привязали кормой к тральщику и стали буксировать. Примерно через час мы пришли в Одессу. Не доходя почти двести метров до берега, мы практически затонули, и русские вылавливали спасшихся на пляжах и в зарослях, уверенные, что кто-то уже смог убежать.
К этому моменту меня уже допросили, и я объяснила им свое настоящее положение. Меня выкрали. Я армянка, и у меня ничего общего нет с этими ублюдками.
Капитан тральщика отдал мне два чемодана с моими вещами. Остальное он забрал, объяснив, что отдаст его властям в качестве военного трофея.
В Одессе я нашла дядю Мурадяна. Узнав меня, он заплакал и обнял меня. Я не сказала ему, что Дарон сын турка Кемаля, выкравшего меня. Дядя и не просил от меня объяснений. Мурадян был добрым и щедрым человеком, страдавшим от того, что случилось с его народом.
Там я провела три года. Война с Турцией к тому времени закончилась, и дядя Мурадян стал моим приемным отцом. Именно он принял решение вернуться в Константинополь. Мне было страшно возвращаться, но он убедил меня, что все закончилось безвозвратно. Кроме того, несмотря на свое долгое пребывание в Одессе, у него остались важные дела в Турции. Так я снова оказалась в Турции, уже в качестве члена семьи Мурадян, а мой сын Дарон Нахудян рос, не зная собственной родословной. Вскоре дядя Мурадян умер. Он завещал мне свое имущество, потому что другой семьи у него не было. Этот человек был добр и щедр со мной.
