Губарев Виталий Георгиевич
Павлик Морозов
Павлик Морозов
Дед Серёга — высокий, кряжистый, голова седая, лицо в глубоких морщинах. Ходил дед, опираясь на палку, чуть сутулясь, но, как старый дуб, который глубоко в землю пускает корни, он ещё крепко держался на поверхности. Иной раз, подвыпив, дед Серёга поучал внука сипловатым весёлым голоском:
— Ты, Пашка, знай: ежели ты не подомнёшь соседа, так он тебя подомнёт! Учись так жить, чтобы не ты на соседа, а сосед на тебя работал! Жизнь так устроена, что человек человеку волк!
— Да нет же, дедуня, — посмеивался Павел, — не прав ты! Человек человеку не волк, а друг! Надо так жить, чтобы не одному тебе, а всем хорошо было…
Иногда в разговор вмешивался богатый сосед Арсений Игнатьевич Кулуканов. Он заходил к Морозовым, как говаривал, «на огонёк» и всегда приносил водку. Только не «огонёк» притягивал Кулуканова: отец Павла, Трофим Морозов, был председатель сельского совета. А от председателя многое зависит: какой налог платить, сколько хлеба сдавать государству. Богатей Арсений Игнатьевич Кулуканов в списках сельсовета числился не кулаком, а бедняком и потому имел всяческие льготы. Вот почему так частенько захаживал он в избу Морозовых. Выпив стопку и крякнув, Арсений Игнатьевич вытирал ладонью губы, седую бородку и ласково улыбался Павлу:
— Эх, Пашутка, ты помни: каждый за себя, один бог за всех! Бывает, иду по деревне к слышу, как люди за спиной шепчут: кровопиец. А мне наплевать, я живу по-божески: нищему подам корочку и батраков накормлю — тех, что на меня работают.
Тринадцатилетний Павел, русоволосый, худощавый, с большими карими глазами, сидел за столом, положив подбородок на ладони. Рядом с ним — восьмилетний брат Федя. Он преданно любит старшего брата, во всём старается подражать ему: ведь Пашка уже пионер! Вот и сейчас он смотрит выжидательно на Пашку, широко открыв такие же, как у него, карие глаза. Павел молчит, обдумывая, что ответить.
— Надо так сделать, Арсений Игнатьевич, — наконец, говорит он, вздыхая, — чтобы нищих и батраков совсем не было…
— Чтобы совсем не было… — слабо, словно эхо, повторил Федя.
Кулуканов рассмеялся.
— Да как же это сделать, Пашутка? Ведь на батраках мир держится!
— А надо, чтобы все в колхозе жили!
— Вот как! — вздрогнул Кулуканов. — Да кто же это сказал тебе?
— Зоя Александровна.
— Учителка ваша? Комсомолка? Ты поменьше слушай её! Да в колхозе все горло друг дружке перегрызут. Твой-то дед правду говорит: «Человек человеку волк! Своя рубашка ближе к телу!»
— Зоя Александровна справедливая!..
— Ты помолчи! — недовольно качнул головой отец. Он сидел с красными от выпитого вина глазами. В рыжих усах запутались хлебные крошки. — Яйца кур не учат! Мал он, зелен, Арсений Игнатьевич, вырастет — поумнеет…
За столом зашевелился длинный, как жердь, двадцатилетний Данила— двоюродный брат Павла (жил он в соседней избе вместе с дедом Серёгой, но ни одной выпивки у Трофима не пропускал).
— А Пашка, дядя Трофим, небось себя за главного петуха считает! — сказал он заплетающимся языком, моргая белёсыми ресницами. — Пионеры в школе его своим начальником выбрали. Смехота! Председатель, как ты!
— Вот я настегаю ему одно место — председателю!
Мать Павла, Татьяна, шагнула от печки к столу:
— Трофим! — вскрикнула она. — Ты это брось! Не тронь сына!
Была Татьяна худой и бледной. Прожила она свои тридцать пять лет в постоянном труде. Хозяйство и дети отнимали здоровье и силы, но в детях находила Татьяна свою материнскую радость. Вон Пашка какой большой и разумный вырос! Учительница говорит: «Лучший ученик в школе…»
Трофим невольно сжимается под её строгим взглядом.
— Ладно, ладно, Таня, не буду.
Кулуканов опрокинул в рот ещё одну стопку, тревожно взглянул на председателя сельсовета:
— Трофим, а что ежели и у нас колхоз будет? Тогда — конец?
— Я думаю, Арсений Игнатьевич, до нашей тайги коллективизация не дойдёт…
Но Трофим Морозов ошибался. По всей стране крестьяне объединялись в колхозы. Приходил конец такой жизни, когда один человек мог угнетать другого, когда одни богатели, а другие гнули на них спины. Докатилась волна коллективизации и до маленькой, затерявшейся в лесах Северного Урала деревушки Герасимовки. В тайге, неподалёку от Герасимовки, появился новый посёлок. Жили в нём переселенцы — кулаки с Украины и Кубани. Этих людей пришлось переселить на север, потому что они вредили колхозам, а иногда убивали из-за угла колхозных организаторов — коммунистов и комсомольцев. Стали захаживать переселенцы и в Герасимовку. Приходили по ночам, чтобы их никто не видел.
В Герасимовку приехал уполномоченный райкома партии Дымов. В тот вечер на деревню налетела гроза, загремел гром, захлестали сильные струи летнего ливня.
Глубокой ночью в избу, где остановился Дымов, пришла взволнованная учительница. А с ней бледный, мокрый от дождя и задыхавшийся от рыданий, Павел. Учительница молча протянула уполномоченному райкома бумажку. Он быстро пробежал её глазами:
Удостоверение
Дана сие гражданину … в том, что он действительно является жителем села Герасимовки Тавдинского района Уральской области и по личному желанию уезжает с места жительства. По социальному положению — бедняк. Подписью и приложением печати вышеуказанное удостоверяется.
Председатель сельсовета Т. С. Морозов
— Эти удостоверения, — проговорила учительница, — председатель сельсовета продаёт врагам… Сосланным кулакам с Кубани. Мне сказал об этом Павлик… — Она помедлила и тихо прибавила: — Поймите, как тяжело Павлику: ведь председатель — его отец!
Дымов поражённо взглянул на мальчика. Павел стоял, покачиваясь, закрыв глаза. Он ничего не смог сказать — рыдания душили его.
Старый, седой коммунист Дымов вдруг почувствовал на своих ресницах слёзы. Он обнял мальчика, торопливо гладил его по голове, по мокрой спине и глухо говорил:
— Не надо, Паша… Ну не надо… Не плачь… Ты… Ты ведь настоящий пионер!
…Прошёл месяц! Как-то к Татьяне пришли дед Серёга и Данила.
