Я неохотно согласился.
– Я полагаю, выход там, – сказал Филдинг, возвращая себе роль руководителя.
Мы двинулись налево, в указанном им направлении, словно два джентльмена, возвращающихся с утренней прогулки.
– Расскажите мне о вашей пьесе, Николас. Уверен, репетиции проходят успешно.
– Вполне успешно, ваша честь. Для нас непривычно иметь столько времени для подготовки представления. В Лондоне «Сон в летнюю ночь» мы бы уже дважды отыграли перед паствой и сейчас бы уже репетировали другую.
– Паства?
– Так Дик Бербедж называет нашу публику. Паствой.
Филдинг рассмеялся. У него был приятный, непринужденный смех.
– Потому что театр – это храм, куда люди ходят делать свои подношения и молиться на своих идолов?
– Я уверен, Дик не имел в виду ничего неучтивого.
– А я думаю, что имел. По крайней мере надеюсь на это.
Что ж, зная боевой нрав мастера Бербеджа, я мог только согласиться.
– Признайтесь, вам не хватает спешки и напряжения лондонской жизни.
– У провинции есть свои достоинства, и мне приятно находиться здесь, но если честно, то по Лондону я скучаю. Возможно, постановка пьесы с городскими декорациями облегчит мою тоску. В «Сне» есть и дворец, и лес.
– Как здесь, – Судья помолчал, потом продолжил: – В этой пьесе вы играете одного из влюбленных молодых людей.
– Вы ее уже видели?
– Да, дайте-ка вспомню, в девяносто пятом… А вот как называлось место…
– Театр, рядом с Финсбери-филдс.
– Да, как раз там. Моя родственница живет в северной части города, – добавил судья.
Я вспомнил, как Кэйт упоминала свою тетушку, когда я пытался поразить ее рассказом о злачной жизни Лондона.
– Теперь труппа лорд-камергера размещена в «Глобусе», с куда большим комфортом, – сказал я, – хотя иные скажут, что мы переехали в менее респектабельное место.
– Опять вы о респектабельности, Николас. Можно подумать, что вам лет столько же, сколько и мне. День, когда актер становится слишком респектабельным, – это день его смерти, по крайней мере смерти его таланта.
Вы правы, сэр, – согласился я, хотя было довольно неожиданно слышать подобные рассуждения из уст мирового судьи. – И, отвечая на ваш вопрос, я действительно играю одного из влюбленных, Лизандра. А роль моего соперника исполняет Кутберт, младший сын лорда Элкомба.
– Выходит, он играет в пьесе.
– И мне кажется, с большим рвением и серьезностью относится к делу. Стойте!
Я замер, поскольку мы оказались как раз в том месте, где находилось убежище Робина. Теперь я был совершенно уверен в этом. Да, справа – несколько старых раскидистых деревьев, а под ними – укрытая пожухлыми листьями насыпь. Я наклонился и увидел нору, ведущую в логово дикаря.
– Это здесь.
Филдинг наклонился рядом со мной.
– Я нашел жилище Робина, когда не искал его.
– Бывает. Что ж, я подожду здесь. Вам лучше известно, что вы ищете.
Пока я полз по смердящему лазу, меня не покидало чувство, что Робин поджидает меня на другом конце, одетый в лохмотья из звериных шкур, измазанный грязью. Рука, которая не может хватать. Разговор, который не имеет смысла.
Вскоре я оказался в яме, служившей Робину жильем. Некоторое время мои глаза привыкали к мраку. Свет еле пробивался сквозь законопаченные листьями щели. В сторону от меня шмыгнуло какое-то мелкое животное. Тонкие корни щекотали мне лицо. Растревоженное сознание уже рисовало мне образ того, кто сидит в углу и тихо вздыхает. Белая фигура, что опять мне почудилась совсем недавно. Или призрак Робина. Все знают, что жестокая смерть не дает душе успокоиться.
Только найди поскорее то, что ты ищешь, Ревилл, и убирайся отсюда, пока лесная нежить не прибрала тебя и не вздернула на ближайшем дереве!
А что я ищу? Ах да, обтянутую кожей шкатулку, которую мне показывал Робин. Точнее, не столько шкатулку, сколько хранящиеся в ней бумаги. Бумаги, которые хозяин этого жилища, человек, балансирующий на грани безумия, если не окончательно безумный, считал крайне важными. Я опустился на колени, осторожно нащупывая руками путь перед собой. Почти сразу, в ближайшем углу, я на что-то наткнулся. Это была шкатулка с защелкой. Я сгреб находку и поскорее полез обратно, да так быстро, что земля осыпалась комьями.
Каким приветливым показалось мне солнце после погружения во тьму! Адам Филдинг стоял тут же, у входа. Похоже, он был рад меня видеть. Я протянул ему шкатулку.
– Нет, Николас. Это ваша находка. Доведите поиски до конца.
Я осмотрел шкатулку. Меньше фута длиной, полфута шириной, и глубиной всего несколько дюймов. На вес она была легкой, но внутри что-то лежало. Это стало ясно, когда я потряс ее. Там, где кожа не была ободрана, она позеленела от сырости и плесени. Защелка была тугой и ржавой, но замка на ней не было. Я открыл крышку и обнаружил стопку потемневших листков бумаги. К моему ужасу, едва солнечные лучи коснулись их, они зашевелились, словно живые существа. Они дрожали, вздымались и опадали, словно шкатулка хотела изрыгнуть свое содержимое.
– Господи!..
С отвращением я инстинктивно отбросил ее. Крышка отлетела от удара, и листы рассыпались по земле. Из-под бумаг выползли несколько самых больших жуков, каких я только видел в жизни. Их спинки, переливающиеся на солнце, отливали зеленым глянцем. Через мгновение они уже спрятались среди листьев и травы. Чувствуя себя ужасно глупо, я наклонился и собрал бумаги. Они были мятыми и заплесневелыми, и то, что было на них написано, если оно было написано, стало совсем неразборчивым.
Я протянул грязные листы Филдингу, будто говоря: видите, в конце концов, что-то там было, в этой яме, шкатулка и ее замаранное содержимое. Судья взял бумаги с гораздо меньшей деликатностью, чем я, поднес к носу, потом поскреб жирный налет на верхнем листе.
– Это все содержимое шкатулки? – спросил он.
– Я не знаю, Робин показал мне пару листов, да и их я толком разглядеть не мог.
– Как вы думаете, что на них было написано?
– Понятия не имею, – совсем сник я. – Похоже, он считал эти бумаги очень ценными, такие положено хранить в шкатулках.
– Бумаги вроде правовых документов или те, что подтверждают титул, это вы имеете в виду?
– Да… Наверно. – Я был растерян. – Робин говорил, что раньше владел большим поместьем и требовался день верховой езды, чтобы пересечь его. Я не думаю, что он всегда здесь жил. – Я указал на нору.
– И вы полагаете, что за этим скрывается какая-то тайна, Николас. Что Робин на самом деле был известным и знатным человеком.
– Необязательно, – ответил я, хотя, возможно, именно это я и подразумевал. – Но похоже, он не всегда был лесным дикарем.
– Это тонкая дешевая бумага, – сказал судья, – не предназначенная для долгого хранения. Ни один юрист не согласится иметь с такой дело. Здесь могли быть какие-то записи, но чернила размазаны или размыты так, что не осталось и следов.
Он отдал листы мне обратно. Должно быть, я выглядел крайне разочарованным, потому что Филдинг добавил:
– Вы хорошо потрудились, Николас, вытащив это из мрака на свет божий. И если вы окажетесь так
