По дороге некоторые из нас отделились от общей группы, включая Лоренса Сэвиджа и Джека Вилсона. Без сомнения, у них были собственные дела. Я слышал, что Джек свел близкое знакомство с женой одного торговца шерстью, который как раз уехал в Питерборо. Ее звали Мария, и ее в самое сердце поразило умение Джека драться на шпагах, когда он играл Тибальта. Это все, что я знал. Даже мягкий, со спокойными манерами Лоренс, очевидно, обзавелся такой подружкой, во всяком случае, так он мне намекал. В первый раз за несколько дней я подумал о Люси Милфорд и спросил себя, как она там справляется в Лондоне. Без меня то есть. (Но конечно же, она отлично обходилась без меня. Грустно, но верно.)
По непонятным причинам я все ждал, что что-то случится, но ничего не произошло. Мы вернулись в «Золотой крест», те из нас, у кого не было более спешных и интересных занятий, чем отправиться спать. Я подумал, что все закончилось. Через день или два мы покидали город.
Я обнаружил записку, когда разворачивал свиток со своей ролью Меркуцио. Вы, вероятно, знаете, что эти свитки – среди самых ценных вещей для актера. Тот, кто потеряет свою роль, должен не только оплатить новую копию, но и выдержать гнев мастера Эллисона, нашего счетовода. Поэтому мы бережно обращаемся со своими текстами. Я уже собирался убрать его в дорожную суму, которую держал под подушкой, как вдруг на пол, кружась, опустился клочок бумаги. Я поднял его и поднес к свече.
Почерк был мне незнаком – не похож на четкую руку нашего переписчика пьес. Это было простое сообщение – в определенном смысле простое. Оно гласило:
Я тщательно свернул записку, положил ее обратно в свой свиток и задумался.
Это послание озадачивало по нескольким причинам. Прежде всего, я говорил о своих подозрениях по поводу смерти доктора Ферна только Дику Бербеджу и Шекспиру, ну и Абелю, конечно. Как о них прознала госпожа Рут? Во-вторых, я решил, что с делом Хью Ферна было, так сказать, покончено. Какие бы загадки ни окружали его кончину, коронер постановил, что это несчастный случай.
И потом, если госпожа Рут желала поговорить со мной, почему она не воспользовалась такой возможностью этим вечером, когда мы все были у Фернов? (На этот вопрос, во всяком случае, ответить было куда легче. Судя по всему, она не хотела, чтобы нас видели разговаривающими вместе.)
И как она ухитрилась засунуть записку в текст моей роли? Секундное размышление, впрочем, подсказало, что сделать это было относительно просто, потому что тексты оставались в «уборной», пока мы болтались среди зрителей в конце представления. Кто угодно мог проскользнуть туда и подложить мне записку.
– Опять получаем любовные письма?
Это был Абель Глейз, спавший со мной в одной кровати, – он заметил, как я изучал послание госпожи Рут и то, как я задумчиво сложил его обратно.
– Что-то вроде, – отозвался я.
К счастью, свет в нашей большой спальне был слишком слаб – свечи экономили, – так что Абель не мог разглядеть очень много.
– Это от госпожи Констант?
– Она помолвлена и собирается выйти замуж.
– Я имею в виду – от
– Нет, не от нее.
– Ну ладно, – вздохнул Абель, – а я думал, нас только двое таких в труппе, кто еще не нашел себе здесь милую и не был бы занят сегодня.
Это было не совсем точно – как минимум половину спальных мест нашей общей комнаты в этот самый момент занимали их законные владельцы, – но я уловил печальную нотку в голосе моего друга. Может, его поза несчастливого в любви была не совсем позой.
Я задул свечу и лег. Одно из преимуществ отсутствия Лоренса состояло в том, что спать мне теперь было куда просторнее, как и Абелю.
– А где Лоренс, ты не знаешь? – спросил он.
– Нет.
– Надеюсь, ok нашел себе куда более уютный уголок, чем эта дыра.
Я не стал поддерживать этот разговор. Тема была мне неинтересна (или не
Я мог оставить ее просьбу без внимания. Мы уезжали из Оксфорда через сорок восемь часов, а может, и меньше.
Так советовала предосторожность – да, предосторожность. Что мне было до всего этого?
Но любопытство говорило иное. Оставить город, не докопавшись до самой сути этой загадки, было сродни уходу с представления, не дожидаясь пятого акта. Вы досиживаете до конца, даже зная, что развязка будет трагичной.
Поэтому рано утром на следующий день, слегка перекусив элем и темным хлебом, я выскользнул из «Золотого креста» и отправился на Кэтс-стрит. Это было недалеко, всего несколько сотен ярдов по Хай- стрит, а потом к востоку от Св. Марии, церкви с огромной колокольней. Туман с реки уже рассеялся, но хлопья его еще висели в воздухе. На дорогах было безлюдно.
В моем кармане лежала записка. Дом стоял на углу. Вот этот, наверно. Довольно милое двухэтажное здание, одна его сторона выходила на Хай-стрит, другая – на Кэтс-стрит, которая больше напоминала переулок. Для одной женщины здесь было слишком много места, хотя из всего, что я знал, возможно, Анжелика Рут держала жильцов или квартирантов. Уж точно много места для простой кормилицы, хотя потом я вспомнил, что она была замужем как минимум трижды. Видимо, покойный мистер Рут оставил ей неплохое наследство.
Я постучал в дверь, думая, что меня ждут. Постоял немного. Никто не открыл. Постучал снова. Я толкнул дверь, но она была заперта. Я повернулся, чтобы пойти прочь, чувствуя некоторое облегчение.
Затем я увидел, что одно из створных окон с той стороны дома, что выходила на Кэтс-стрит, было приотворено, пожалуй даже открыто. Я заглянул в комнату: в ней ничего не было, кроме обеденного стола, нескольких стульев и разных декоративных безделушек. Если вы городской житель, то по вполне очевидным причинам считаете неразумным оставлять окно на ночь открытым, а если вы живете в сельской местности, вы, вероятно, верите, что ночной воздух вреден для здоровья. Поэтому я заключил, что в доме кто-то есть или был раньше этим утром.
Я вернулся к входной двери и снова постучал.
Не дождавшись ответа, я опять свернул в переулок и встал перед раскрытым окном.
Прежде чем я полностью осознал, что делаю, я распахнул окно настежь и перепрыгнул через подоконник в столовую. Попасть внутрь оказалось несложно. Окно было всего в трех футах от земли.
Очутившись внутри, я остановился. Спросил себя, не видел ли кто, как я залезал в дом. Настолько неожиданным для меня самого был мой порыв, что я даже не позаботился посмотреть по сторонам. Я закрыл окно.
Я позвал госпожу Рут по имени. Половицы заскрипели, когда я стал пробираться через темный коридор к комнате в дальнем углу. Занавеси в ней были задернуты, но через щель проникал лучик света. В углу стояла просторная кровать – супружеское ложе, видимо. Госпожа Рут лежала на кровати в тени балдахина над ее головой. Она была полностью одета, в те же кричащие одежды, что и вчера у Фернов.
Я позвал ее по имени, на этот раз тише. Но я уже знал, что она мертва. Даже при таком скудном свете я видел ее широко раскрытые глаза, похожие на смородинки, выскочившие из пирога. Ее лицо все еще было красным, но уже пошло пятнами. Рядом с ней на кровати лежали две фигурки, человечки из глины, – такими мог бы играть ребенок. Я взял их в руки – просто чтобы сделать хоть что-то. У них были
