расточительное распространение сущностей вне любого выбранного основания индивидуации, но он оставляет выбор такого основания совершенно свободным. Номинализм сам по себе таким образом разрешает изобилие альтернативных версий, основанных на физических частицах или феноменальных элементах, или обычных вещах, или на чем бы то ни было еще, что принимается за индивиды.[83] Ничто здесь не мешает любому данному номиналисту предпочесть по другим основаниям некоторые из систем, таким образом признанных допустимыми. Напротив, типичный физикализм, например, проявляя расточительность в платонистских инструментах, которые он предоставляет для бесконечного порождения объектов, допускает только одно правильное (даже если все же неустановленное) основание.
Таким образом, хотя физикалистская доктрина 'никакого различия без физического различия' и номиналистическая доктрина 'никакого различия без различия индивидов' звучат похоже, они заметно отличаются в этом отношении.[84]
Вместе с тем, в этом общем обсуждении создания миров я не накладываю никаких номиналистических ограничений, поскольку я хочу учесть различие во мнениях относительно того, какие миры являются действительными.[85] Далеко недостаточно удовлетвориться просто возможными мирами. Платоник и я можем не согласиться относительно того, что делает мир действительным, в то время как мы согласимся в отклонении всего остального. Мы можем не согласиться в том, что мы принимаем за истину, в то время как мы согласимся, что ничто не соответствует тому, что мы принимаем за ложь.
Утверждение, что миры создаются их версиями, часто вызывает раздражение — и в силу своего неявного плюрализма, и в силу своего игнорирования того, что я называл 'чем-то беспристрастным в основе'. Позвольте мне, насколько это в моих силах, вас успокоить. В то время как я подчеркиваю многообразие правильных мировых версий, я ни в коем случае не настаиваю, что существует много миров — или вообще какой бы то ни было мир; поскольку, как я предположил ранее, на вопрос, являются ли две версии версиями одного и того же мира, есть столько хороших ответов, сколько есть хороших интерпретаций слов 'версии одного и того же мира'. Монист всегда может заявить, что двум версиям достаточно быть правильными, чтобы считаться версиями одного и того же мира. Плюралист всегда может ответить вопросом о том, чем является мир помимо всех своих версий. Возможно, лучший ответ дает профессор Вуди Аллен, когда пишет:[86]
Можем ли мы действительно 'знать' вселенную? Боже, да в Чайнатауне и то трудно не потеряться. Вопрос, однако, в том, есть ли что-нибудь там, снаружи? И почему? И обязательно ли от этого должно быть столько шума? Наконец, вне всякого сомнения, одна из характеристик 'действительности' состоит в том, что в ней недостаточно сущности. Не то чтобы в ней вообще не было никакой сущности, но недостаточно. (Действительность, о которой я здесь говорю, та же, что описана Гоббсом, но немного меньше.)
Суть этого сообщения, насколько я понимаю, просто такова: не обращайте внимания на сознание, сущность не существенна, а материя неважна.[87] Мы добиваемся большего успеха, сосредотачиваясь на версиях, чем на мирах. Конечно, мы хотим различать имеющие и не имеющие референцию версии, хотим говорить о вещах и мирах, если таковые вообще имеются, как о предметах референции; но эти вещи и миры, и даже материал, из которого они сделаны — материя, антиматерия, сознание, энергия и так далее — сами изготовляются версиями и изготовляются наряду с версиями. Факты, как говорит Норвуд Хэнсон, теоретически нагружены;[88] они настолько же теоретически нагружены, насколько, как мы надеемся, фактически нагружены наши теории. Или, другими словами, факты — маленькие теории, а истинные теории — большие факты. Это не означает, я должен повторить, что к правильным версиям можно прийти случайно или что миры построены на пустом месте. Мы начинаем, в любом случае, с некоторой прежней версии или некоторого прежнего мира, который у нас на руках и с которым мы имеем дело до тех пор, пока у нас не появится достаточно решимости и навыков, чтобы переделать его в новый. Ощущаемое упрямство фактов — отчасти лишь власть привычки: наше устойчивое основание действительно беспристрастно. Создание миров начинается с одной версии и заканчивается другой.
3. Некоторые древние миры
Давайте ненадолго остановимся на некоторых ранних примерах создания миров. Я всегда считал, что досократики совершили уже почти все важные достижения и ошибки в истории философии. Прежде, чем я рассмотрю, как их представления иллюстрируют самые важные в настоящем обсуждении темы, я должен дать, в сильно сжатом виде, внутреннюю историю этого периода философии.
Эти философы, подобно большинству из нас, начали с мира, состряпанного из религии, суеверия, подозрения, надежды, жестокого и радостного опыта. Тогда Фалес, ища некоторое единство в этом беспорядке, заметил, что при испарении воды на солнце и при ее нагревании на огне она конденсируется на облаках, падает и впитывается в землю — и, согласно легенде, вода находится на дне некоторого колодца. Пришло решение: мир состоит из воды.
Но Анаксимандр возразил: 'И земля, и воздух, и огонь, и вода переходят друг в друга, так почему именно вода? Что отличает ее от трех остальных элементов? Надо найти нечто нейтральное, из чего сделаны все они'. Так он изобрел Безграничное, одним махом создав философии две из ее самых больших трудностей: бесконечность и субстанцию.
Эмпедокл вывел Безграничное из границ. Если нет никакого выбора среди элементов, то мы должны принять все четыре; важно то, как они смешаны. Он видел, что действительная тайна вселенной — смешение.
Когда Гераклит потребовал действия, Парменид ответил знаком остановки, редуцируя философию к формуле 'Это есть', что означало, конечно, 'Это не есть', или, длиннее говоря, 'Поглядите, во что мы влезли!'
Всех нас искусно спас Демокрит. Он заменил 'Это есть' на 'Они суть'. Дело в том, что, если вы разделите вещи на достаточно мелкие части, то все они будут одинаковы. Все частицы подобны друг другу; в зависимости от способа, которым они сложены, они становятся водой, воздухом, огнем или землей, или чем бы то ни было. Качество вытесняется количеством и структурой.
Проблема, возникшая между Фалесом и его преемниками, прослеживается через всю историю философии. Фалес редуцировал все четыре элемента до воды; Анаксимандр и Эмпедокл возразили, что они также могли быть редуцированы до любого из трех других элементов. Пока обе стороны одинаково правы. Аквацентрическая система Фалеса не лучше обоснована против трех своих альтернатив, чем геоцентрическое описание солнечной системы обосновано против своих очевидных альтернатив. Но критики Фалеса ошиблись, предполагая, что если ни одна из альтернативных систем не является исключительно правильной, то это значит, что все неправильны. Если мы можем обойтись без любой из них, то это подразумевает не то, что мы можем обойтись без всех, а лишь то, что мы имеем выбор. Неявным основанием для отклонения теории Фалеса стало то, что признаки, различающие альтернативные системы, не могут отражать действительность, какова она есть. Так, Эмпедокл упорно утверждал, что любое упорядочение среди этих четырех элементов произвольно накладывается на действительность. Он упустил из виду, что любое разложение на элементы представляет собой не меньшее наложение, и что если мы запрещаем все такие наложения, то мы остаемся ни с чем. Анаксимандр ухватил и действительно усвоил это следствие, трактуя все четыре элемента как производные от нейтрального и недействительного Безграничного. Логичный Парменид заключил, что если только нечто полностью нейтральное может быть общим для миров всех альтернативных версий, то только
В основе значительной части противоречий относительно того, что к чему может быть редуцировано,
