Способы создания миров

остальным, мы даем одно из бесчисленных альтернативных противоречивых описаний того, чем является это пространство. Таким же образом мы можем расценивать разногласия как относящиеся не к фактам, но к различиям в конвенциях — по поводу линий, точек, областей и способов комбинации — принятых в организации или описании пространства. Чем тогда является нейтральный факт или вещь, описанные в этих различных терминах? Это не пространство ни как (a) неразделенное целое, ни (b) как комбинация всего, что вовлечено в эти несколько теорий, поскольку (a) и (b) — всего лишь два из различных способов его организации. Но что именно так организовано? Когда мы снимаем, как слои конвенции, все различия среди способов его описания, то что остается? Очищая луковицу, мы добрались до ее пустой сердцевины.

Когда мы расширяем нашу компетенцию, чтобы включить в нее не только наше типовое пространство, но и вообще все пространство, и все остальное тоже, то разнообразие контрастирующих версий чрезвычайно умножается, и далее согласование достигается подобными же средствами. Вернемся к нашему примеру видимого движения:

(18) Точка движется через экран

(19) Ни одна точка так не движется.

Если мы предполагаем, что царства стимулов и зрения полностью разделены, то эти утверждения могут быть согласованы сегрегацией, как в случае противопоставления цветовых описаний, приложимых к различным частям предмета. Но если, как это более обычно, мы расцениваем стимульную версию и визуальную версию, которым эти утверждения соответственно принадлежат, как покрывающие одну и ту же территорию различными способами, как разные сообщения об общем мире, то в этом общем мире будут отсутствовать и видимые точки, и невидимые стимулы. Вспомним утверждение (13) об изменении расстояния со временем: хотя оно нейтрально относительно противостоящих описаний движения Земли в (9) и (10), оно имеет разногласия с перцептуальными версиями, которые не допускают такие физические предметы как Земля. Физические предметы и события и перцептуальные явления ведут себя так же, как точки, линии, области и пространство.

Короче говоря, если мы отвлечемся от всех признаков, ответственных за разногласия между истинами, у нас не останется ничего, кроме версий без вещей или фактов, или миров. Как могли бы сказать Гераклит или Гегель, существование миров, по всей видимости, зависит от конфликта. С другой стороны, если мы считаем любые две истины расходящимися в оценке фактов, и таким образом признаем их истинными в разных мирах, то не ясны основания для преуменьшения значения других конфликтов между истинами, как всего лишь различий в манере изложения. Если мы скажем, например, что противоречивые утверждения применимы к одному и тому же миру только поскольку, поскольку они заключают об одних и тех же вещах, то тем самым мы резонно сделаем (9) и (10) утверждениями об одном и том же мире, но в большинстве случаев это мало поможет. Говорят ли, например, (14) и (15) об одних и тех же точках? Действительно ли экран, через который движется точка, тот же самый, что и тот, через который никакая точка не движется? Является ли увиденный стол тем же, что и скопление молекул? Подобные вопросы подробно обсуждались в философской литературе, и я подозреваю, что ответ на них — твердое да и твердое нет. Реалист будет сопротивляться заключению о том, что мир не существует; идеалист будет сопротивляться заключению о том, что все противоречивые версии описывают различные миры. Что касается меня, я нахожу эти представления одинаково восхитительными и одинаково прискорбными — поскольку, в конце концов, различие между ними вполне конвенционально!

Практически, конечно, мы проводим границу везде, где хотим, и меняем ее так часто, как того требуют наши цели. На уровне теории мы порхаем из крайности в крайность так же беспечно, как физик между теориями частиц и полей. Когда многословное представление угрожает растворить все в ничто, мы настаиваем, что все истинные версии описывают миры. Когда чувство права на жизнь угрожает перенаселенностью миров, мы называем все это разговорами. Другими словами, у философа, как у волокиты, всегда либо никого, либо слишком много.

Кстати, признание множественных миров или истинных версий предлагает безвредные интерпретации необходимости и возможности. Утверждение необходимо истинно во вселенной миров или истинных версий, если истинно во всех них, необходимо ложно, если истинно ни в одном из них, и контингентно или возможно, если истинно в некоторых. Повторение было бы рассмотрено в терминах вселенных вселенных: утверждение с необходимостью необходимо истинно в такой супервселенной, если оно с необходимостью необходимо истинно во всех составляющих ее вселенных, и т. д. Аналоги теорем модального исчисления здесь легко выводимы. Но едва ли такая теория удовлетворит энергичного защитника возможных миров больше, чем ключевая вода удовлетворит алкоголика.

3. Испытания и истина

Наши предшествующие заключения, наблюдения или подозрения влияют на подход к истине по крайней мере тремя способами: стандартная, хотя и неинформативная формула истины требует модификации в другую, не более информативную; другие соображения, кроме истины, принимают дополнительную важность в выборе среди утверждений или версий, а трудная проблема отношения между истиной и ее проверкой может быть немного смягчена.

Прежде всего (это наименее важно), известное выражение ''Снег бел' истинно тогда и только тогда, когда снег бел' должно быть пересмотрено в пользу чего-либо вроде ''Снег бел' истинно в данном мире тогда и только тогда, когда в этом мире снег бел', что, в свою очередь, если различия между истинными версиями не могут твердо отличаемы от различий между мирами, означает лишь ''Снег бел' истинно согласно истинной версии тогда и только тогда, когда снег бел согласно этой версии'.

Во-вторых, конфликт истин эффективно напоминает нам, что истина не может быть единственным соображением в выборе среди утверждений или версий. Как мы видели ранее, даже там, где нет никакого конфликта, истины далеко не достаточно. Некоторые истины тривиальны, иррелевантны, неразборчивы или избыточны; слишком широки, слишком узки, слишком скучны, слишком причудливы, слишком сложны или же взяты из другой версии, чем рассматриваемая, как если бы охранник, получивший приказ стрелять в любого из пленников, кто пошевелится, немедленно перестрелял бы их всех, пояснив, что они быстро перемещались вокруг оси Земли и вокруг Солнца.

Далее, для нас не более типично выбирать некоторые утверждения как истинные и затем, применяя другие критерии, выбирать среди них, чем выбирать некоторые утверждения как релевантные, пригодные к использованию и затем рассматривать, какие из них являются истинными. Скорее мы начинаем с исключения утверждений, первоначально расцененных или как ложные, хотя, возможно, в других отношениях правильные, или как неправильные, хотя, возможно, истинные, и продолжаем с этого момента. Такая теория не отрицает, что истина — необходимое условие, но лишает ее определенного превосходства.

Но, конечно, при выборе утверждения истина является не более необходимым, чем достаточным соображением. В нашем выборе мы часто предпочитаем утверждение, которое является более близким к правильности в других отношениях, тому утверждению, которое является более близким к истине; но, более того, там, где истина слишком привередлива, слишком неуравновешенна или неудобно сочетается с другими принципами, мы можем выбирать ближайшую податливую и разъясняющую ложь. Большинство научных законов имеют такой вид: не прилежные отчеты о детальных данных, но радикальные прокрустовы упрощения.

Столь непочтительное представление научных законов часто отвергается на том основании, что они суть лишь неявные утверждения приближения — например, знак '=' в 'v = p + t', должен читаться не как «равняется», но как 'приблизительно равняется'. Таким образом сохраняются святость и превосходство истины. Но говорим ли мы, что такой закон есть приближение к истине или истинное приближение —