До сих пор ни одному человеку Ральф не говорил о своем прошлом, но Кэтрин как будущая супруга должна была знать все детали. Он очень старался не жалеть себя, не возлагал ни на кого вину и не отказывался от ответственности. Он упомянул о запахе жасмина, о шелесте шелка во флорентийском палаццо, о пыли, поднимавшейся со старинных полуистлевших гардин, — без поэзии, просто впечатления. А Кэтрин восприняла эту информацию, как если бы прочла о ней в библиотеке.
— Я не был хорошим сыном. Я был беспечным и распутным. Сейчас мне трудно это представить. И я не был хорошим мужем и отцом, хотя старался.
От такого целомудрия Кэтрин вдруг захотелось вскочить и убежать. Она не желала знать его историю с печальным концом. Все это делало Ральфа слишком реальным. Она отказывалась думать о нем как о человеке. Отказывалась слышать биение его сердца.
— Моя жена ненавидела этот дом. Что ж, вы можете понять… Это было не то, к чему она привыкла. И она ненавидела мою мать, а мать ненавидела ее. Жена была беременна, и я построил новый дом.
Кэтрин, чье внимание уже ослабло, снова заинтересовалась.
— Он находится недалеко отсюда. Строительство заняло долгое время. Я пригласил архитектора из Италии. Тот не понимал ни слова по-английски. Следом за ним прибыл корабль с итальянскими рабочими. Родился ребенок. Франни.
Руки Труита нервно зашевелились. Голос дрогнул, но он продолжал:
— Франческа. Так назвала ее моя жена. Она была прекрасна, как… как вода. Как все, созданное природой. Дети всегда хороши. Дочурка была прелестной и крошечной. Жена каждый день возила ее в коляске туда, где возводился наш дворец. Все они болтали по-итальянски до темноты. После Эмилия возвращалась и какое-то время казалась довольной. Я выписывал чеки. На строительство я потратил такие средства… просто ужас! Мраморные лестницы, дорогой фарфор — вы, должно быть, кое-что здесь видели. Деньги на столовое серебро, на кровати из Италии, некогда принадлежавшие папе или королю, на шторы и картины. Эмилия была счастлива. Счастлива, словно собачка с большой костью. А потом мы переселились в новый дом. Я чувствовал себя неуютно, не знал, куда сесть. После переезда я редко спал с Эмилией. У нее были собственные комнаты. Так минуло два года.
Ральф снова сделал паузу, собираясь с мыслями
— Франни заболела скарлатиной. С детьми такое бывает. Многие малыши в ту зиму заразились скарлатиной. Ей было два года. Болезнь длилась пять дней, а когда ушла, с ней ушла и Франни. Вернее, ее покинул разум. Тело поправилось, а мозг умер. И я понял: боялся я не напрасно. Желание — яд. Похоть — это болезнь, и она убила мое дитя. Франни была нежной, прекрасной и пустой, как дистиллированная вода. Она любила витражи в окнах. Ей нравилось, что служанки хлопочут вокруг нее и одевают в изумительные наряды. Из Франции мы выписали портниху. Она жила у нас и шила платья для Эмилии и моей маленькой дочки. В доме всегда было полно иностранцев. Это делало Эмилию счастливой. Они сбегались отовсюду. Жена ни одной минуты не уделяла дочери. Иногда приводила ее вниз, одетую, точно принцесса из сказки, и демонстрировала, словно обезьянку.
Воображение рисовало Кэтрин коридоры, которые он описывал. Его супруга улыбалась гостям. Те кланялись при ее появлении. Герцоги, герцогини, богатые люди, актрисы, владельцы железных дорог и арабских скакунов. Эмилия касалась каждого предмета на каждом столе с осознанием того, что все это принадлежит ей.
В темноте тупой ребенок, а на свету — фортепьяно.
— Жена привезла из Италии учителя музыки. Я даже не уточнил его имя. Я находился в неведении, пока не стало слишком поздно. У нас родился еще один ребенок, мальчик. Антонио. Жена звала его Энди. Он был темным, как и она. Они там все такие. Малыш напоминал редкую птицу с Амазонки. Мальчик не должен быть таким красивым. Столько черных волос. Такой красивый уже в четыре года. Мы прожили в том доме восемь лет. Конечно, Эмилия была с ним. С учителем игры на фортепьяно. Мне бы догадаться. Я и не думал, что вокруг есть секреты. Потом узнал. Шепот и болтовня, прогулки по саду, разговоры только на итальянском. Этот человек каждый вечер сидел с нами за ужином. Каждую неделю я выписывал ему чек. И не замечал очевидного. Она же графиня. Я видел, что она счастлива, и ничего не жалел для нее. Моя маленькая Франни, очаровательное создание, с каждым днем подрастала, ее руки тянулись к свету, как у слепого, нащупывающего дорогу. А после Антонио… ведь он родился, когда жена со мной почти не спала. Она жила в собственных покоях. Ко мне не приходила. И я к ней редко притрагивался. По ночам она играла в карты со шлюхами и дураками и смеялась надо мной. Бывало, я сталкивался с ней, когда спускался вниз к завтраку. Она поднималась наверх с бокалом шампанского. И с сигаретой.
Труит вздохнул; казалось, воспоминания до сих пор причиняют ему боль.
— Шесть лет я не обращал на это внимания. Не прикасался к ней. Затем я застал их. Мою жену и учителя музыки. Явился на ее половину, в спальню Просто хотел задать вопрос. Они даже не особенно удивились. Оказалось, они занимались этим несколько лет. Еще перед тем, как родился мальчик, понимаете? У них это стало привычкой. Ее любовник чувствовал себя как дома. Словно я осмелился войти, куда меня не приглашали, а он был на своем месте, между обнаженных ног моей супруги. И все знали. Все, кроме меня! Я избил жену и почти убил ее любовника. Потом вышвырнул их вон. Выгнал из дома. Моя маленькая дочка широко раскинула руки и смотрела вслед матери. Я уволил слуг, служанок, садовников и возниц в золоченых ливреях. Оставил миссис Ларсен, тогда она была юной девушкой. Она не так стара, как кажется. Правда, это было давно. В доме я ничего не поменял, чтобы Франни было привычно и комфортно, но гостей больше не звал. А потому никто не приходил. Я не мог терпеть Антонио. Не хотел приближаться к собственному сыну. Он любил мать. Я невольно видел ее лицо, ее кожу и глаза, видел в Антонио лживое воплощение своей жены. Знаю, это несправедливо. Я бил его и кричал на него, а он глядел на меня с ненавистью. И я не виню его за это. Спустя время моя маленькая девочка умерла. Заразилась инфлюэнцей. Я держал ее на руках, когда она погибала. В день ее смерти я вышел из того дома и запер его на замок. Бросил там все великолепное барахло, которое привез с разных концов земли только ради улыбки жены. В шкафах так и висят ее платья. Правда, я взял сюда часть посуды. Вы видели. Серебро. Небольшие предметы. Дорогие, хотя и немного. И еще диван. К нему я просто привык. Мне некуда было податься, и я перебрался сюда. Мать посмотрела на меня и отправилась к своей сестре в Канзас. Больше мы с матерью не встречались. Я жил в этом доме, бил сына до крови Как только он подрос, тут же сбежал. Ему тогда исполнилось четырнадцать. Красивый мальчик. Он исполнял на старом фортепьяно итальянские пьесы, чем сводил меня с ума. Как-то я сообщил ему, что его мать умерла, сгорела в Чикаго во время пожара, хотя это неправда. Сказал, что новость о ее смерти позволила мне за последние семь лет свободно вздохнуть. А на следующий день Энди исчез.
Ральф взглянул на Кэтрин, будто только сейчас заметил ее присутствие. Словно не сразу понял, кто она такая.
— Извините. У меня не было более деликатного способа поделиться с вами историей, которая всем известна, хоть и не от меня. Я больше не стану никому говорить.
Кэтрин все так же смотрела Ральфу в глаза. Руки ее по-прежнему лежали на коленях. Она сидела ровно, поскольку велела себе держать осанку, пока он не закончит рассказ. И тогда она решит. У нее сильно билось сердце. Она чувствовала, как пульсирует запястье.
Труит почти дошел до финала.
— Я искал сына двенадцать лет. Носил цветы на могилу моей маленькой девочки и искал мальчика. Недавно я его нашел.
Несмотря на желание казаться беспристрастной, Кэтрин подпрыгнула.
— Где? Он жив?
— Жив. В Сент-Луисе. Играет на фортепьяно в каком-то притоне. Детективы уверяют, что это он.
Сначала они принимали за него других молодых людей. Скорее всего, на этот раз они не ошибаются. И я намерен вернуть его.
— Зачем?
— Это мой сын. Единственное, что у меня осталось
— Но почему вы думаете, что это он?
— Я слышал, как вы исполняете пьесу. Музыку его матери. Я всегда знал, что что-то произойдет. Что-то заставит меня открыться другому человеку, и мой рассказ вернет Энди. Я не суеверный, но в это
