пьянила. Ему слышались голоса. Ральф лежал обнаженный в открытом поле, ветер трепал волосы юной девушки, лежащей рядом. Ее платье было распахнуто, его ладони гладили нежные груди. Ему снились сады; вода из фонтанов омывала мраморные статуи, в воздухе стоял аромат гардений, жасмина и розмарина. В его ушах звучал женский шепот, тонкие пальцы стягивали с него одежду. Острые ноготки царапали спину. Он отдыхал, его глаза под закрытыми веками упивались сексуальными видениями.
Ему снились незнакомцы и незнакомки. Снились счастливые мать и отец, охваченные любовной страстью, благодаря которой он появился на свет. Снились мужчины и женщины его города, религиозные, строгие, скрытные и плодовитые. Молодые любовники, первый поцелуй, первая лента, развязанная дрожащими руками, водопад, хрустальный поток, известные места.
Снились большие вечеринки в доме, веселые, с вкусной едой. Снились хорошо одетые люди из прошлого, двадцати- и сорокалетней давности. А он был ребенком среди взрослых. Повсюду раздавался смех, исполнялись желания. Дом был огромным, с множеством комнат. Гости переходили из одной в другую, от одного удовольствия к другому, от одного партнера к другому. У них была прекрасная кожа, музыкальные голоса. Ральф любил их, ему нравилось находиться рядом. Он не занимался сексом, но воздух был так наполнен похотью, что он сам превратился в секс; он расхаживал по комнатам с ощущением гордости, прежде ему неведомой.
И ему ни разу не снилась Кэтрин. Ни разу не снилась Эмилия. Их не было в его снах. Зато был Антонио — то с одной, то с другой дамой. Эти сны смущали Ральфа, наполняли стыдом и желанием.
Ночью он улавливал ароматы цветов. Чувствовал запах миндаля. Ощущал запах своей умирающей плоти.
Перед рассветом сны уходили, и он пробуждался встревоженным. Кэтрин была рядом, тянулась к нему.
— Ты беспокойно спал. Все время метался.
— Я видел сны.
— А я там была?
— Нет.
Волосы у нее были спутаны, дыхание несвежим, а рубашка вздернулась до колен, но ему было все равно. Не имело значения, кто она, кем притворяется. Не имело значения, что она с ним делает. Он окончательно просыпался и заключал ее в объятия. Он хотел больше, чем могла дать любая женщина, и получал больше, чем мог себе представить.
Ральф знал, что момент наслаждения, великолепные сны о безумном желании и легком исполнении — вещь недолговечная. Эротический эффект, вызванный стимулятором, скоро пройдет, и начнется ужас, если это то, что планировала Кэтрин. Он сам удивлялся, но будущее его не пугало. Он не станет ее останавливать. Не станет спасать. Он любил Кэтрин. Любил ту, которая хотела его смерти. Сын был навсегда для него потерян, и он смирился. Так уж сложилась судьба. Двадцать лет он провел в одиночестве, чтобы увидеть все это, увидеть, чем все закончится.
— До твоего появления жизнь была ужасной.
— У тебя так много всего.
— Ошибаешься. Я почти все разрушил. Уничтожил свою жену, ребенка… детей.
— Все не твоя вина. Эмилия ужасно с тобой поступила.
— Она вела себя так, как ей позволялось. Она сделала меня несчастным, потому что я был слеп, потому что хотел быть несчастным. Это не ее вина. Я был слеп.
— Ты был великодушен.
— Я едва не убил сына. Моего мальчика.
— Он…
— Другого сына у меня нет. У меня был сын. И он был невинен. Как Франни. Невинный, милый и глупый.
— Тот молодой человек в Сент-Луисе… мистер Моретти…
— Что?
— Он может изменить решение. И признать себя твоим сыном.
Ральф взял жену за руки, и они смотрели друг на друга.
—Тогда он обманщик. Он никогда не изменит решение. Так что усилия были напрасны.
Труит сделал все возможное. Нанял детективов, чтобы те нашли сына. Опубликовал бесстыдное объявление в газетах Чикаго, Сент-Луиса, Филадельфии и Сан-Франциско. Он получил много писем и сделал свой выбор. Его сын превратился в фантом. Незаконнорожденный ребенок — в этом Ральф был уверен. Кэтрин оказалась человеком, которого он ждал с тех пор, как выгнал Эмилию. Яд. Он сам ступил на этот путь, ни больше ни меньше. И он не станет сражаться, не попытается менять курс событий.
— Что ты будешь делать сегодня?
— Я чувствую такую лень. Как кошка. Буду читать. Шить. Спрошу миссис Ларсен, не надо ли ей помочь, и если нет, то буду ждать тебя.
— И это делает тебя счастливой?
— Да, я счастлива. Меня все устраивает.
Пока она была в ванной, Ральф поискал яд. Посмотрел в корзинке для рукоделия, в карманах ее платьев, в туалетном столике. Ничего. Для него это было увлекательной игрой, вроде поиска пасхального яйца. Он не слишком волновался, найдет или нет. Однако считал правильным поискать. Он промолчит, если найдет. Он уже проснулся взволнованным, ему хотелось обнаружить что-то, что докажет его правоту. Это ничего не будет значить. Пусть Кэтрин поступает как угодно. Она хотела всего — дома, денег, всего, — и он даст ей это, если она попросит. Ради жены он мог бы жить один, без богатств. И он умрет, если ей понадобится.
Миссис Ларсен сообщила ему, что Кэтрин весь день была грустна и встревожена. Служанка предположила, что Кэтрин скучает. Наверное, страдает оттого, что сидит на вилле без дела. Она могла бы поехать в город купить чего-нибудь, навестить приятельниц. Но Кэтрин редко выходила, разве только в заснеженный сад Иногда она бродила по дорожке, в тающем снегу, заглядывала в ямки, словно пыталась увидеть что-то, но в дом всегда возвращалась с пустыми руками.
В конце концов Ларсен нашел ее потерю. Возвращаясь домой с перекинутыми через плечо кроликами, он посмотрел вниз и заметил, как в грязи что-то блеснуло. Он поднял маленькие украшения и протер их пальцем, пока они не засияли на солнце. С ними Ларсен отправился к Кэтрин. Она играла на фортепьяно. Он, как был, с кроликами через плечо, в грязных ботинках, прошагал по французскому ковру и открыл ладонь.
— Это они? Те, что вы искали?
— Они самые, мистер Ларсен. Сейчас они уже ничего не стоят. Но я благодарна вам. Когда-то я носила их.
Труит узнал об этой истории от миссис Ларсен, еще до темноты, но подробностями не поинтересовался. Он не видел украшений, которые Кэтрин привезла с собой. Женские штучки, рубины или стекло — какая разница?
В городе одна вдова приняла стрихнин. Яд отравил ей кровь, она лежала на кухонном полу, из ее рта выливалась желчь. На столе остывал пирог. Молодой человек бросил в колодец свою единственную дочь. Она тонула, а он курил сигарету. Такое случалось.
Ральф игнорировал и похороны, и суды. Не мог находиться в толпе. Не переносил, когда на него смотрели. Ему казалось, что зима никогда не кончится; в офисе не мог дождаться конца работы. Чувствовал, что сойдет с ума, пока не усядется за длинный стол и не услышит успокаивающий голос молодой жены.
Каждая смерть была для него смертью Антонио. Каждое преступление он воспринимал как исчезновение своего мальчика. Днем он плакал. Плакал, пока долгой дорогой возвращался домой. Плакал каждое утро при пробуждении. И только Кэтрин смягчала его горе.
«Такое случается», — думал Ральф по пути с работы. Слезы туманили его глаза. Зимы были долгими, жизнь трудной, дети умирали, религия была ужасной, и он плакал по печальным людям и по Антонио. Ему казалось, что это он утопил своего ребенка в колодце. Он плакал, потому что не было суда, не было возмездия, не было никого, кто защитил бы или спас мальчика от отцовского гнева. Ральф не получил по
