врача. Его горючим был яд. Он не был несчастлив, и он любил свою жену. Кэтрин была красивым, смертельным, вкрадчивым пауком, которого он ждал всю жизнь. Она была ножом в его сердце, для которого он с радостью распахнул рубашку.
Миссис Ларсен не спускала с Кэтрин глаз. Для служанки Труит был всей ее жизнью, и сейчас эта жизнь грубо от нее ускользала, очень многое уже ушло. Переплавилось в сумасшествие и неизлечимый ужас. Миссис Ларсен понимала, что это неестественно.
Ральф не мог переносить прикосновений. Его кожа так воспалилась, что он не терпел самой мягкой ночной рубашки. Он спал голым под гладкими простынями, которые миссис Ларсен меняла каждый день.
Он не мог переносить ощущение кожи Кэтрин на своей коже, но желание ничуть не уменьшилось. Он дрожал от постоянного холода. Простыни по ночам казались ему ледяной крапивой. Тревога, которую он испытывал перед сном, уменьшалась лишь от секса. Он учил Кэтрин, как доставить ему наслаждение без прикосновений.
После оргазма он некоторое время спал, но быстро пробуждался, испуганный ночным кошмаром. Садился на край кровати. Его мучили зуд и озноб. Кэтрин для облегчения этого зуда расплетала волосы, опускала их на плечи и спину мужа. Шелковистые локоны были легкими как дыхание. Ральф закрывал глаза и дремал. Он стал ее ребенком. Она была очень нежна.
Он не понимал ее горя, ведь все ужасы происходили не с ней. Кэтрин была причиной его близкой смерти. Он хотел умереть и потому простил ее. Он не сожалел, что уходит жизнь, вместе с его домами, его бизнесом, приятелями, воспоминаниями, которые скопились за пятьдесят лет. Все было для него обузой. Труит отпустит прошлое без сожаления и ощутит легкость. Только грустные мысли об Антонио отказывались его покидать. Но он не испытывал более горя, а Кэтрин, судя по всему, сильно страдала. Ее чувства были глубокими и личными, она молчала о них, а он не спрашивал хотя и удивлялся. Кэтрин нянчила его, обтирала, водила как слепого к кровати, закрывала до подбородка мягкими простынями и сидела в лунном свете, пока он спал. Она была его убийцей и его нянькой.
— У меня есть металл и нефть, — рассуждал он — Поля с хлопком и бумагопрядильные фабрики. Железная дорога. В Канзасе я выращиваю пшеницу.
Ральф рассказывал жене об империи, которая перейдет к ней. Он терял деньги, терял каждый день. Всю жизнь он потратил на их добычу, а сейчас терял. Однако ему было все равно: он был очень богат.
— Я люблю тебя, — уверял он, лаская в темноте грудь жены, — Ты должна знать то, о чем я говорю. Следить за всем. Тебе придется очень о многом позаботиться. Я благодарю тебя.
Сейчас слова Ральфа имели другое значение. В темноте большого зала он думал об убийствах людей. Об убийстве Кэтрин. Его тревожило то, что он убьет миссис Ларсен или невинных горожан, хотя вряд ли он когда-нибудь поедет в город.
— Я боюсь, — сказал он.
— Чего?
— Боюсь, что убью Антонио, когда он придет.
— Он не придет, — тихо произнесла Кэтрин, — Он никогда не придет.
Миссис Ларсен с ума сходила от беспокойства и подозрений. Она не пускала Кэтрин в кухню. Готовила для Труита отдельную пищу, которая ему нравилась с детства. Он не ел. Служанка настаивала на вызове врача. Она ни разу не плакала по мужу, никогда не вспоминала его имя, но не могла смотреть без слез на покрытые сыпью руки хозяина.
Однако Труит отказывался от помощи. Миссис Ларсен его умоляла. Тогда Кэтрин отправилась в город, вызвала доктора. Тот прибыл и поставил диагноз: Рак крови, костей и мозга. Повсюду метастазы. Причина — вдыхание паров на производстве; в них высокое содержание мышьяка. Ему доводилось видеть разложение тканей и сепсис у рабочих на чугунолитейной фабрике Труита. Мужчины умирали в тридцать пять лет, оставляя вдов и детей. Врач не удивился и посоветовал приготовиться к худшему. Он дал Труиту морфий для уменьшения болей.
— Это рак, — сообщила Кэтрин служанке. — Мы должны облегчить его страдания. Остается ждать. Сделать ничего невозможно.
— Я не верю этому врачу, — заявила миссис Ларсен, — Что-то происходит. Что-то неестественное.
Ее доброта по отношению к Кэтрин сменилась подозрением и неприятием. Но сделать она ничего не могла. Ее пищу Труит не ел.
Ральф начал посещать церкви, каждую поочередно. Он боялся людей, боялся прикосновений и взглядов, но ходил. Кэтрин его сопровождала. Она сидела в простых платьях среди кальвинистов, лютеран, сведенборгианцев,[12] негритянских проповедников и пятидесятников. Посмотрев на покрытое гнойниками лицо Труита, священники говорили не об адском огне, а об исцеляющей силе любви. Адский огонь выгорел, осталось только милосердие. Было трудно, но Труит держался прямо, избегая встречаться с кем-то глазами. После службы он тихо общался с соседями и рабочими. Никто до него не дотрагивался. Никто не выражал озабоченности, что он неважно выглядит. Поездка домой по тряской дороге превращалась в пытку. Труит опасался, что лошади понесут.
Ральф пробуждался ночами, и комната наполнялась мертвецами, всеми покойниками, которых он знал. Мать и отец, Эмилия, милая Франни. И Ларсен там был со своей окровавленной рукой. Посреди них стоял Антонио, глаза белые как мрамор, лицо ничего не выражает. Труит называл их по именам, надеясь, что они поведают свои страшные тайны.
Он слышал голос поэта:
Кэтрин просыпалась, шла по комнате. Ее руки летали, словно белые крылья, ночная рубашка вокруг ног надувалась пузырем, и мертвецы уходили, оставался лишь голубой лунный свет. Она успокаивала Ральфа, и он ненадолго засыпал.
Каждую ночь он пил свою воду, а Кэтрин отворачивалась и плакала. Он чувствовал страшную грусть, испытывал невероятное чувство потери, но уже никогда не говорил об этом и не лил слез.
Иногда он по несколько дней молчал. Бродил беспокойно из комнаты в комнату, по бесчисленным помещениям своего палаццо. Он брал в руки мелкие предметы, поворачивал их так и так на свету, пытался вспомнить, откуда они и для чего служат. Он спрашивал у жены их названия и откуда они появились. Кэтрин пожимала плечами. «Из Европы, — отвечала она. — Из Италии. Из Лиможа».
Она перестала добавлять яд. Потом начала снова. Ей хотелось уйти в лес и выбросить мышьяк, чтобы ни одна живая душа его не нашла. Но она не выбросила. Он хранился в голубом флаконе с китайской наклейкой.
Кэтрин думала, что в какой-то момент остановится. Муж ослабеет, зачахнет, на его коже останутся шрамы от гнойников. Он еще поживет, но потом умрет. И все же какое-то время протянет. Не умрет на ее руках, пока эти руки будут промывать ему кожу. Не умрет в агонии. Его существование продлится, но настанет момент, после которого дороги назад не будет. Кэтрин приближалась к этому моменту, и ее страдания усиливались каждый раз, когда Труит забывал название предмета или опускался в кресло, а потом вдруг вставал и садился в другое. Каждый раз она обмывала его теплой водой, облегчая боль и прогоняя страх.
Миссис Ларсен возненавидела ее: служанка чувствовала, что ее хозяин умирает из-за Кэтрин. Кэтрин убивала его, как когда-то Эмилия. Однако сам Труит считал, что расплачивается за грехи молодости.
«Luxe, calme et volupte»,[14] как написал поэт. Ральф воспринимал эти слова как бесконечное потворство собственным капризам, как жизнь без последствий, в которой красота и ощущения — единственные значимые понятия. Когда его предала Эмилия, когда умерла
