брюнет в значительно более темных, чем у Бурцева, очках
– Простите, чем могу служить?
Вошедшему лет 28. Одет, как богатый петербуржец. Среднего роста. Ничего необыкновенного. Но какое-то движение воздуха, флюида какая-то изошла, – отчего приоткрыл рот, выставив два передних зуба, Бурцев.
– Я по личному делу, я вас очень хорошо знаю, Владимир Львович, – произнесли черные очки, при этом полезли в бумажник, вынув фотографию.
– Вот это вы, Владимир Львович, снимок я взял в департаменте полиции.
– В де-пар-та-мен-те? – удивленно проговорил Бурцев, еще больше выставляя зубы.
– Я чиновник особых поручений при охранном отделении. Но по убеждению я эс-эр.
Голова Бурцева наполнилась роем подозрений. Никакой уж флюиды уловить он не мог.
– Позвольте, зачем же вы пришли?
– Я был революционером. Случайно попал в охранное. Теперь пришел снова быть полезным революционному движению. Вы занимаетесь вопросами, так сказать, гигиенического характера, выяснением провокации? Так? Вопрос это трудный, я его понимаю гораздо лучше, чем вы и хочу быть вам полезен.
Четыре глаза скрестились.
– Тут есть неувязка, – сказал Бурцев. – Вы становитесь революционером, оставаясь на службе в охранном или уходите оттуда, становясь революционером?
– Я именно остаюсь в охранном.
Бурцев сидел распаленный тысячью возможностей, если гость честен и тысячью скверных мыслей, если гость провокатор. Он решил пробовать.
– Ваше имя отчество?
– Михаил Ефимович.
– Прекрасно, Михаил Ефимович, – произнес Бурцев, смотря в сторону, – так что же, может быть, начнем немедленно?
– Извольте-с.
Бурцев подвинулся пискнувшим стулом к столу.
– Меня интересует, – проговорил, снимая очки и протирая глаза малокровными, старческими пальцами Бурцев, – вопрос провокации у эс-эров. Она существует.
Собеседник кивнул курчавой головой.
– Вы разрешите закурить? Бурцев чиркнул спичку.
– Покорнейше благодарю.
– Но где она, вот как вы думаете? Желая оказать революционному движению услугу начнем именно с этого. Как чиновник охранного вы, конечно, знаете, что боевая организация в параличе.
– Знаю, да. Но тут, – дымчатые очки задумались. «Провокатор», – подумал Бурцев, – «пришел поймать, завлечь, предать».
– Видите ли, провокация там есть, как везде, но боюсь, позвольте, позвольте, агентуру ведет лично генерал…
– Не скажете ли какой?
– Скажу, конечно: – Герасимов. Позвольте, вспоминаю даже псевдоним агентуры, кличку, по моему она – «Раскин». Да, да – «Раскин».
В дверь раздался стук. В светлом пальто, в панаме, на тулье с светло-красной лентой, вошел В. М. Чернов.
– Одну минуту, Виктор Михайлович, – недовольно проговорил Бурцев. – Я занят, подождите, пожалуйста, в соседней комнате.
Обернувшись к собеседнику, Бурцев тихо сказал:
– На сегодня давайте кончим. Дайте адрес.
– Главный почтамт. Михайловскому.
– Прекрасно.
И Бурцев проводил чиновника особых поручений департамента полиции Бакая до выхода.
6
У Владимира Львовича Бурцева вся жизнь с некоторых пор превратилась в нюх. Поэтому он ходил нервно, словно что-то ища. На следующий день после посещения его Бакаем, идя по Английской набережной среди оживленных маем людей, Бурцев был необычайно взволнован. «Раскин», – повторял он. – Центральная провокатура. Раскин. Натансон? Савинков? Тютчев? Гоц? Ракитников? Чернов? Раскин. Но кто же он?
На углу набережной в беспорядке скопились экипажи. На лаке крыльев пролеток горело весеннее солнце. Людям было весело. Рослый городовой, маша рукой, казалось, весело ругал ломового, запрудившего движение. Бурцев стоял, запахивая пальто.
«Кто это кланяется?», подумал он вдруг, глядя на подъехавшую к скоплению пролетку. Господин в темном пальто, цилиндре. Дама в пролетке выше его плечами, очевидно несколько коротконога. Шляпа в
