Зензинов смотрит – диву дается. Как будто он, Павел Иванович, никаких сомнений. А совершенно не он. Это не женевский юноша бежавший из Вологды. Поживший барин с усталым лицом, аристократически растянутым говором, повелительным жестом. «Вот это грим!» – в восторге думает Зензинов.
– Давайте будем кратки, ибо нас могут каждую минуту прервать, – проговорил Савинков. – Я – член боевой организации. Вы – член московского комитета партии. Не так ли?
– Так.
– Вы готовите покушение на Сергея? Неправда ли? Мне это известно. Но я должен вас предупредить, чтобы вы сейчас же ликвидировали всё, сняли наблюдение, сняли всех занятых в этом деле людей, потому что, – Савинков сделал паузу, – это наше дело, его веду я и оно близится к концу. По понятным причинам комитет об этом не знал, но теперь я вынужден вам открыть карты, ибо вы уже своим заявлением спугнули Сергея. Он переехал с Тверской площади.
– Разве? – тихо проговорил Зензинов.
– Да. Но он от нас никуда не уйдет. Я уже знаю, что он в Нескучном. Это даже лучше для нас и хуже для него. Теперь вместо короткого пути от Тверской до Кремля ему надо ехать от Нескучного к Калужским и затем к Москва-реке через Пятницкую, Большую Якиманку, Полянку, Ордынку и так далее. Мы убьем его на улице. И убьем скоро. Только повторяю, даете ли вы мне сейчас слово, что с завтрашнего дня вы снимете с него всякое наблюдение. Вы понимаете, надеюсь, это ведь не дело чести, а дело успеха. Кто ведет дело в комитете – вы?
– Да, я. И я могу вам сказать, что конечно с завтрашнего дня мы снимем наблюдение и прекратим всё. Мы даже не знали, что боевая в Москве.
– Это меня радует. По крайней мере, я думаю, что наша конспирация несколько лучше вашей.
– Дай Бог.
За дверью послышались скрипкие шаги полового. Он внес поднос с засаленными бараньими котлетами и потным графином водки.
– Холодная? – проговорил Савинков тем же брезгливым барским голосом.
– Точно так-с, как же водке зимой да не быть холодной?
– Ладно.
Половой небыстро вышел, скрипя сапогами.
– Это всё, зачем вы меня хотели встретить? – спросил Бензинов. – Я хочу сказать, если это всё, то может быть лучше, чтобы мы бросили ужин и уехали, ведь судите сами, если нас кто-нибудь здесь увидит, может показаться подозрительным, тому же половому. И тогда…
– Вы хотите сказать – виселица? – улыбнулся Савинков узостью глаз.
– Нет, я хотел сказать, – погибло дело.
– Ах так! Но я думаю, что мы с вами здесь в полной безопасности. И можем смело поужинать. К тому же я живу так уединенно, вижусь только с товарищами по делу и то урывками, мне приятно вырваться из кольца конспирации и посидеть со свежим человеком. Роль богатого ирландца не так то уж оказывается легка и весела.
Зензинов ел отбивную котлету, внимательно слушая. Он конечно знал безошибочно, что это Павел Иванович. Но до сих пор Савинков не назвал себя. И это дивило Зензинова. Когда Савинков опрокинул большую рюмку, заедая ее котлетой, Зензинов спросил:
– Скажите, в петербургском деле вы тоже участвовали?
Савинков посмотрел пристально.
– Да, – сказал он медленно, – как же.
– Я так и думал. Блестящее дело.
– Трудное, – сказал Савинков.
– Все дела террора трудные.
– Ну, как сказать. Наше теперешнее тоже конечно трудное. Но ведь это потому, что слишком высоки птицы.
Зензинов доел. Дальнейшее инкогнито казалось ему бессмысленным. Он сказал:
– Скажите, ведь вы жили у меня в Женеве, когда бежали из Вологды.
Савинков улыбнулся.
– Вы узнали меня сразу, Владимир Михайлович?
– Какой там сразу! У вас изумительный грим. Я узнал вас только тут, в трактире, да и то первое время сомневался. Вы изумительно перевоплотились в англичанина. Но и сами конечно изменились. Я не видал вас почти два года.
– Да, да, изменился. Конечно.
Опершись руками о стол, Зензинов слушал бесконечный рассказ Савинкова. Савинков говорил тихо, со множеством интонаций, то понижая голос, то повышая, о том, как трудно быть и жить боевиком, умирающий боевик отдает свое тело, а боевик живущий душу.
– Вы не поймете, не поймете как это тяжело. Это опустошающе, это ужасно, – прервал свой рассказ Савинков. Зензинов, глядя на него, думал: – «Всё тот же обаятельный Павел Иванович, тончайший художественный рассказчик, яркий, талантливый. Какой изумительный человек. Какие силы у нашей партии, у революции, раз такие люди идут во главе – в терроре!»
– Я знаю, что еще раз отдаю свою душу, а быть может, и дай Бог, свое тело партии и революции, – говорил Савинков, – я знаю, это нелегко, но я отдаю себя делу потому, что слишком люблю страну и верю в
