– Максимум тысяча.
– Завтра еду в Финляндию, ставлю мастерские.
– Какие мастерские?
– Динамитные.
– Сколько?
– Две.
– И денег?
– Говорю: две тысячи.
– Нет, батюшка, дорогонько. Одну то уж на партийный счет ставьте, на одну так и быть, – засмеялся Герасимов, и встав отпер секретер заманчивыми звонами.
– Меньше полутора тысяч не обойдусь, – рокотал Азеф, – если хотите, зачтите в жалованье.
– Ох, и несговорчивый вы человек! Ну, уж только для первоначалу, так и знайте, больше чтоб нажима не было. А главное, ничего не забывайте, – повернулся генерал, держа бумажки с изображением Петра Великого.
И проводя Азефа по комнатам, находу говорил:
– Попыхтели мы с вами! Ни с кем ей Богу так не возился, зато думаю не зря. Только не втемяшивайте вы себе в голову, что я дурак, всё дело, батенька испортите.
От толщины Азеф чуть кряхтел, надевая пальто.
– Если телеграммой – на охранное, донесения сюда. Если что, вечерком заворачивайте по семейному. Дома нет, справьтесь в «Медведе» у швейцара, спросите кабинет Ивана Васильевича.
И совсем уж на пороге сжимая руку Азефа, Герасимов проговорил: – В прошлую то пятницу на северо- донецких, да мальцевских играли. На бирже то? Своими глазами видел. Там то вы мне и понравились. Сразу решил, что с вами дела можно делать. Ну, и скрытный же вы человек, ай-ай-ай, с вами надо осторожней, а то чего доброго взорвете на воздух, – и Герасимов, обнимая Азефа, похлопал его по задней части, убедиться нет ли револьвера.
– Из Финляндии то черкните.
– Хорошо, – бормотнул, выходя, Азеф.
Азеф крепился у генерала Герасимова. Но выйдя на улицу, почувствовал нервный упадок, слабость. Он понимал, что его расчеты смяты.
9
Савинков с братьями Вноровскими и Шиллеровым ставил в Москве покушение на Дубасова. В крошечном, охряном домике, зажатом в зелени сосен, Азеф жил в Гельсингфорсе. Дом был уютен. Воздух резок и ароматен. Но Азеф волновался. Мерещилась генеральская пипка, веревка, чорт знает что.
Савинков подъезжал на финке, семенившей мохнатыми копытцами по серебряному, снежному насту.
– Ждал тебя, ждал, – рокотал Азеф, крепко обнимая и целуя Савинкова.
Азеф провел его в небольшую, солнечную комнату. За окнами: – сосны, снег, сад.
Савинков мыл руки, Азеф, приготовляя чай, спросил:
– Кто убил Татарова, Двойников?
– Федя, – вытирая руки полотенцем, сказал Савинков.
– Так, а я думал Двойников. Как в Москве? Через окно солнце залило Савинкова. Азеф наливал чай, подставлял Савинкову лимон, хлеб.
– Я тут по-холостяцки, плохо живу.
– В Москве, не понимаю причин, но скверно, Иван. Регулярного выезда не можем установить, измотались, истрепались. Приехал советоваться с тобой, по моему покушение может выйти только случайное.
– Ерунда, – нахмурился Азеф, голова ушла в плечи. – Стало быть плохо наблюдают, если не могут установить. А случайное покушение, это – ерунда, я не могу рисковать людьми ради твоих импрессий!
– Импрессий! Ты не ведешь и не знаешь. Выезды стали настолько нерегулярны, обставлены такой конспиративностью, словно он знает, что мы здесь. А при случайном выезде успех может быть. Надо взять кого-нибудь из мастерской, пусть приготовит снаряды, будем ждать возвращения Дубасова из Петербурга.
Азеф пыхтел, грудь поднималась от тяжелого дыханья. Он повернул всё тело в кресле, пробормотал:
– Вообще у нас теперь ничего не выйдет, я в этом уверен.
– Почему?
Азеф каменный, мрачный, сморщился, махнул рукой:
– Я не могу больше работать, я устал. Убежден, ничего не выйдет. Папиросники, извозчики, наружное наблюдение, старая канитель, ерунда! Все это знают. Я решил уйти от работы, пойми, со времени Гершуни я всё в терроре, имею же я наконец право на отдых, я не могу больше. Ты и один справишься.
– Если ты устал, то конечно твое право уйти, но без тебя я работать не буду.
