по тарелкам куски ароматного желтого меда. Саида разливала чай из закопченного чайника, а Быстров все смотрел на положенный перед ним большой кусок меда и не мог понять, что означает этот жест Строкова. Попытка примириться? Тогда отказываться неудобно. Но он ничего не может с собой поделать – сладкое всегда вызывало у него отвращение. Он осторожно отодвинул от себя тарелку, стараясь не привлекать внимания, но Строков, конечно, заметил.
– Здесь это не роскошь. Необходимость. Зелени до конца лета не будет, зря отказываетесь.
Пришлось снова пододвинуть тарелку и, скрывая отвращение, глотать липкую, тающую во рту массу. Саида, кажется, заметила и изо всех сил старалась не прыснуть, даже к плите отвернулась. «Погоди, погоди, мы с тобой еще вместе посмеемся», – подумал Быстров, с отвращением проглатывая очередную ложку меда. Наконец обед закончился. Поблагодарив, Сергей накинул куртку и вышел во двор.
Запаздывала весна на этой высоте. Ни одной зеленой былинки, только голые пятна скал и проплешины тающего снега. Погода установилась, и ущелье очистилось наконец от облаков. Но поселка не было видно, его скрыло плато. Нужно будет подняться повыше и осмотреться как следует.
В пронзительной ясности воздуха, в его ледяном бодрящем холоде было что-то от синей талой воды. Такой, какой она бывает у самых ледников, еще не замутненная долгой дорогой вниз. Быстров оценивающе окинул взглядом крутые склоны, пожалел, что но взял с собой лыжи. Здесь, наверное, круглый год можно кататься. Крыльцо печально скрипнуло от грузных шагов. Хакимов молча остановился рядом. Быстров не спешил начинать разговор, но наконец не выдержал его молчаливого присутствия.
– Красиво тут у вас…
– Красиво? Не замечал. – И тут же без всяких околичностей спросил, сурово нахмурившись: – Строкова почему переводите? Чем он вам не угодил?
Сергей хотел ему объяснить, что Строков сам виноват, не надо было на старости лет мозолить глаза начальству. Но вместо этого почему-то стал оправдываться:
– Это не мое решение. Управление предлагает человеку отдохнуть. Дает ему станцию пониже, поспокойнее.
Хакимов ушел, ничего больше не сказав. Сергей попытался понять, зачем ему понадобилась полуправда. Решение действительно не его, но предложение о смещении Строкова сделал он, так почему так прямо и не сказал об этом Хакимову? В любом нормальном учреждении именно Хакимов должен был бы заботиться о хороших взаимоотношениях с начальником, а получилось так, словно он сам чуть ли не заискивал перед Хакимовым, оправдываться стал. Наверно, дело в том, что горную станцию нельзя мерить мерками обычного учреждения. Изолированный маленький коллектив. За долгие месяцы и годы работы здесь между людьми должны были сложиться совершенно особые взаимоотношения. А он пока вне игры. Чужой.
Из ущелья тянуло холодом. В три слоя, словно на штурм, ползли наверх облака и разбивались о вершину хребта, так и не добравшись до перевала.
* * *
Сдал… Это короткое слово стоит в конце официального листа бумаги, называющегося актом приема и передачи станции. Жилистая корявая рука опустила перо в чернильницу, попробовала его на промокашке, замерла на секунду над листом и медленно вывела падающим почерком: «Строков».
Быстров расписался рядом торопливо, размашисто – ему уже давно надоела длинная церемония приема-передачи. Но теперь она наконец окончена, и недавнее раздражение прошло.
Сергей ощутил даже неловкость, очень похожую на сочувствие к Строкову. Как-никак человек подвел итог большому куску своей жизни, который кончился в эту минуту и ничего ему после себя не оставил – ни славы, ни денег. Только запись в трудовой книжке да право на пенсию. Наверно, это не так уж много. Но и торжественным собранием с чествованием уходящего на заслуженный отдых тут вряд ли что-нибудь исправишь.
Строков отложил ручку и подумал секунду.
– Сергей Александрович, у меня к вам небольшая просьба.
В общем-то он не казался особенно удрученным, просто хорошо владел собой.
– Конечно, конечно! Все, что смогу, я с удовольствием! – торопливо согласился Быстров, чувствуя неловкость оттого, что фактически только что занял место этого человека. Место, которое ему, собственно, и не нужно было. И тем не менее он сделал это. Для пользы дела. Для улучшения работы станции, для удовлетворения собственного самолюбия и успокоения начальства… «Ну хватит, – оборвал он себя. – Так черт знает до
чего можно додуматься. Сделал как надо, как должно было быть сделано. Не я, так другой». – Так в чем ваша просьба, Павел Степанович?
– Я уже стар, отдохнуть пора. Не хочу никаких переводов. Я отсюда совсем уеду.
Словно уже прощаясь, Строков невесело усмехнулся, окинул взглядом комнату, задержал его на секунду на вырезанной им полке, на стуле, торопливо взглянул на десятки других, таких знакомых и уже чужих для него вещей.
– Ну что это вы, Павел Степанович…
Сергей понимал: именно сейчас нужно найти значительные, особенные слова, чтобы поддержать человека, ободрить его, помочь в эту нелегкую минуту, но таких слов не нашлось. Ничего, кроме: «Ну, что это вы…» – он не смог из себя выдавить, только почувствовал еще большую неловкость.
– Уеду, – продолжал Строков, словно и не заметил его заминки. – У меня, знаете ли, три сына. Все взрослые. Поеду… Вот только не знаю, к кому из них. Кто лучше позовет, к тому и поеду… Так вот, пока я получу от них ответы, я прошу вас… я побуду здесь. Я вам не помешаю. И вам… польза. Может, что непонятно будет первое время, так я…
– Бога ради, Павел Степанович! Что за разговор – живите. Мне же веселее будет.
– Ну… веселее – не знаю. Не такой я человек. Но вы уж потерпите меня, старика.
* * *
