— Любимая!
Минуты через три Лада вспомнила о третьем лишнем, протянула ему руки для утешения:
— Кимушка, спасибо!
Но Кима не было. Он оставил влюбленных у машины и ушел прямо в чащу по ноздреватому снегу к березкам и осинкам, еще худеньким, голенастым, с растопыренными сучьями, но освещенным солнцем и жизнерадостным, как девчонки-подростки, у которых все хорошее впереди. Шагал, продавливая наст, смотрел сквозь ветки на бледно-голубое небо и широко улыбался. Так и шел с застывшей улыбкой.
Ревности не было. И зависти не было: такому беспредельному счастью нельзя завидовать. Да Ким и сам был счастлив. Видимо, счастье дарить — самое чистое, самое светлое, оно сродни материнству. И таких минут у Кима будет много отныне. Много, много раз будет он сводить расставшихся, видеть глаза, затуманенные слезами радости, слышать трепетное спасибо. Почтальоном радости будет он в этом мире — нет приятнее функции…
ГЛАВА 7. ВСЕ ЕЩЕ ПЛАЧУТ
Будем вечно молодыми! Вечно будем молодыми!
Сплетая руки, юноши и девушки несутся в буйном хороводе. Глаза их блестят, лица раскраснелись, ветер треплет волосы, дыхания не хватает для пения, для крика, для танца…
Небо тоже ликует. Художники раскрасили светом облака.
Словно девушки в пестрых нарядах, толпятся они над Москвой, каждое смотрится в зеркало реки. Взлетают ракеты, огненные букеты распускаются в небе, с шипением, треском и звоном крутятся огненные колеса. Треск и грохот в небе, песни и хохот на земле. Весело и оглушительно празднуют люди победу над смертью.
— Дедушка, будешь молодым! Иди плясать с нами.
— Гляди на этого бородатого. Вылитый Ксан. Наверное, журналист.
— Эй, приклеивший бороду, передай Ксану, что мы счастливы.
И весельчаки не знают, что их слушает подлинный Ксан. По своему обыкновению, он делает выборочный опрос, ловит обрывки разговоров, нанизывает на память, вяжет, петля за петлей, сетку доводов для будущих дискуссий.
— Сто лет живем — ура! Двести лет живем — ура, ура! Триста — ура, ура, ура!!!
— А я, дружок, о пяти годочках мечтал. Поскрипеть, кости погреть на солнышке.
— Получай, папаша, три столетия!
— Не за себя, за дочку рада. Тридцать лет девочке, а лучшее уже позади. Морщинок больше, внимания меньше.
— На полюсе не был. Побываю. В Париже не был. Побываю. На Марсе не был…
— Бывают жизни нескладные, неудавшиеся, тянучие. Так хорошо, что выдадут вторую. Дотерпел до конца, все перечеркнул, начинай заново.
— А ты, дядя, не откладывай! Сегодня начинай заново.
— Дешевое отношение к жизни будет, неуважительное. Тяп-ляп, сто лет кое-как. Ты цени годы, цени минуты. Не важно — сколько прожил, важно — как жил…
— Семьсот лет, ура! Восемьсот — ура! Тысячу — урра!!!
— Ишь разохотились!
— Слушайте, а ведь это скучно: тысячу лет ты инженер, тысячу — блондин, тысячу лет — пигмей.
— Нет, уж новая жизнь — новая внешность и новый темперамент. По вкусу. По каталогу.
— А я в следующей жизни стала бы мужчиной.
— Поговорка была: если бы молодость знала, если бы старость могла… Наконец-то совершенство: могучие старики.
— Отменяется растрата сил человеческих. Только выучился…
— Мне главного нашего жалко. Голова математика, пальцы художника. Обидно — двух лет не дотянул.
— Люди прошлого не должны быть обездолены.
— Ученые придумают. Есть же герасимоведение — восстановление портрета по черепу. Вот и тело восстановят как-нибудь — по клеточкам, по химии волос, костей, что ли…
— Пушкина. Пусть бы написал о нашей эпохе!
Девушка протягивает другу обе руки.
— Сто жизней проживем вместе, правда?
— Ура! Нашим ученым — ура! Все вместе, хором: ура!
Но мир велик и многолюден. Есть в нем и такие, которые не радуются даже в этот день всемирной радости. С озабоченным видом набирают они номера на своих браслетах, взывают:
— Справочная, дайте мне позывные Гхора. Через ноль? А профессора Зарека? Тоже через ноль? Безобразие!
В XXIII веке каждый человек с каждым может связаться по радио. Каждый друг знает пожизненные позывные друга, каждый возлюбленный с нежностью шепчет любимое имя и номер любимой. Но есть люди, которых можно вызывать только через ноль — через радиосекретаря, иначе им некогда будет работать и спать. Чаще это знаменитые врачи, знаменитые артисты и знаменитые космонавты. У Ксана тоже номер с нулем. И он сам распорядился дать браслеты с нулем Зареку, Гхору и Ладе. Ведь он знал, что мир велик и даже в праздник радости найдутся несчастные. Статистика говорит, что каждую секунду на Земле умирает один человек. Их близким невозможно ликовать в надежде на будущее. Им надо спасать умирающего сейчас.
— Справочная, дайте номер помощника Зарека, высокого такого, полного, его показывали на экране. Кимс 46–19? Спасибо.
И слабенький ток вызова иголочкой покалывает кожу Кима. На его браслете, таком инертном до сегодняшнего дня, чередой проходят незнакомые гости.
Женщина средних лет (выше средних) с малоподвижным, искусственно подкрашенным лицом. Чувствуется, что кожа натянута и выделана усилиями многих косметиков.
— Вы Ким, помощник Зарека? Ох какой милый мальчик! Голубчик, вы, верно, знаете меня в лицо. Я Мата, артистка, я «Девушка, презирающая любовь», я «Цветочница из Орлеана», я «Наташа Ростова». Милый, мне нужна молодость как воздух. Мое амплуа — расцветающие девочки, я не могу играть властных и злобных замоскворецких старух.
— К сожалению, товарищ, все это дело будущего…
Наблюдения… Специальные заседания. До свидания… Рад бы…
Покалывание.
Глубокий старик. Сухое, желтое, как будто пергаментное лицо.
— У меня, дорогуша, была мечта в жизни: перевести на русский язык «Махабхарату» всю целиком. Но это сотни тысяч стихов, лет тридцать усидчивой работы. Милый, запишите меня на вторую жизнь. Обещайте, тогда завтра же приступлю к работе.
Неприятно разочаровывать людей, но этот хоть подождать может год-другой. А как быть с таким вызовом?
На экране смуглая чернокудрая девушка с заплаканными глазами. Лицо классическое, черты безукоризненные. Она иностранка, русского языка не знает, у себя на родине говорит в рупор кибы- переводчицы. Ким слышит металлический голос машины, чеканящей слова с неприятной правильностью.
— Пожалуйста, будьте любезны, сделайте безотлагательно ратозапись моей мамы.
— К сожалению, товарищ…
— Если бы вы знали мою маму… — не отступается девушка. — Такая доброта! Такое сердце! Такое долготерпение! Нас одиннадцать человек детей, и трое совсем маленькие…
