— Рад бы…
— Ну сделайте что-нибудь… Ну прошу вас…
Девушка давится рыданиями, старается сдержаться, засовывая в рот кулак. После заминки киба- переводчица сообщает:
— Непереводимые, нечленораздельные звуки, выражающие крайнее горе и отчаяние.
Почему-то плачущие девушки, в особенности чернокудрые, вызывают у Кима непреодолимое стремление оказывать помощь. Ким берет у девушки позывные (Неаполь. Джули 77–82), обещает то, что не имеет права обещать, и сам через барьер нуля вызывает профессора Зарека.
— Юноша, надо выдерживать характер, — говорит ему профессор укоризненно. — Есть решение Ученого Совета: никаких скороспелых кустарных опытов. Гхора надо понаблюдать.
— Но у нее умирает мать, — оправдывается Ким. — Добрая, любящая, мать одиннадцати детей, трое совсем маленьких.
И Зарек сам, вопреки логике, соглашается связаться с Ксаном.
Радиоволны находят Ксана в кафе, что против библиотеки Ленина.
— Женщины все еще плачут на планете, дорогой Ксан. Как быть?
— Уважаемый профессор, вы наносите мне удар в спину, — говорит Ксан Зареку. — Сами же вы, медики, продиктовали решение: ничего не предпринимать, пока ведутся наблюдения. И будьте справедливы. На Земле умирает ежегодно миллиард стариков. Вчера я вас спрашивал: сколько вы способны оживить? Вы ответили: не более тысячи в год, по пять человек на каждый Институт мозга. Как отбирать эту тысячу из миллиарда? По старинному принципу, который в двадцатом веке назывался протекцией?! Девушка просит Кима, Ким — вас, вы — меня, я разрешаю… Так?
— Я не могу отказать, — упавшим голосом говорит Зарек. — Отказать в жизни! Это не лучше убийства.
— А как быть со всеми остальными, не догадавшимися плакать перед вашим Кимом? Три миллиона умрет сегодня. Их мы не убиваем?
Профессор молчит, понурившись.
— Вот такие терзания нам предстоят, Зарек. Каждодневно кого-то приговаривать к смерти, кому-то отказывать в помиловании!
— Что же сказать этой плачущей девушке, Ксан?
— Ну, черт возьми, чего вы от меня хотите? Есть у них ратолаборатория в Неаполе? Пусть запишут мамашу, положат в архив. А очередность я решать не буду. Совет Планеты решит. Вот соберемся после праздника, примем общий порядок, единый закон продления жизни.
Расстроенный, смотрит он на кипящую толпу. Людской океан на Земле, миллиарды и миллиарды — вот в чем проблема. Дать счастье одному умели еще в Древнем Египте. Но принцип коммунизма: по потребности — всем. Всем! Миллиардам!!!
— Ну что ж, придется внести ясность, — вздыхает он. И достает из портфеля толстый блокнот, озаглавленный: «Заметки на будущее». Листает с конца к началу, останавливается на листках, помеченных октябрем 2203 года.
В том октябре полтора года назад принимал он в своем саду группу молодых спасителей Гхора.
«…Допустим, полнейший успех. Гхор возвращается. Вдова не плачет.
Допустим, осушены слезы всех вдов. Не состоялся миллиард похорон. Население увеличилось на миллиард.
Кормить, одевать, размещать, развлекать лишний миллиард! Новые заботы!
Такие ли новые! В новом ищи старое.
Естественный прирост — миллиард в год. Всеобщее оживление только увеличивает его вдвое. Не один процент, а два процента в год- Приближает уже намеченные планы. Вспомним.
Где размещать?
I. Проект отепления полярных стран. Оживают, заселяются, входят в хозяйство скованные льдами 15 % суши.
Помни оборотную сторону. Получаем, но и теряем.
а) Растаявшие льды поднимают уровень океана метров на 60. Затопляется побережье во всем мире. Надо его спасать.
Валы по периметру всех материков всего мира! Емко!
б) Климат становится суше и жарче. Лесов меньше, степей и пустынь больше. К чему?
За все потери 15 % прибыли. Обеспечим прирост семи лет. Стоит ли игра свеч?
II. Проект заселения океана.
Предлагаются плоты. Наплавная суша. Ничего не откачивать.
Помни оборотную сторону.
Полная застройка океана превратит планету в мертвую пустыню.
Расчет и умеренность.
Застройка пятой части или четверти океана. Прирост суши на 50–62 %. Решение проблемы на три десятка лет. За эти три десятка лет надо подготовить прыжок в космос.
В космос! Куда же еще?
Бесконечные сложности!
Попробовать иначе?
Сбалансировать рождаемость? Ограничить рост, ограничиться Землей? Стариков больше, детей меньше! Хорошо?
Помни про оборотную сторону: консерватизм мысли. Замедление прогресса. Необязательность прогресса. Поэтизация прошлого».
Полтора года назад это было записано.
Несутся в хороводе, сплетая руки, юноши и девушки. Глаза их блестят, щеки раскраснелись, ветер треплет волосы, на лицах восторг.
И небо ликует тоже. Художниками раскрашены облака. Пурпур, охра, крон. Малявинские сарафаны на небе.
С улыбкой завистливо-сочувственной смотрит Ксан на ликующую молодежь, шепчет, покачивая головой:
— Трудный выбор предстоит вам, дружочки!
ГЛАВА 8. ГХОР КАК ЛИТЕРАТОР
Молодость!
Кровь горяча, мускулы упруги, бодрость в каждой жилке. Ни одной мысли нет о режиме, экономии сил, профилактике. Даже презираешь медицину, смеешься над теми, кто тратит время и внимание на лекарства и процедуры.
Молодость!
Сила льется через край, в душе отчаянность, все моря по колено, все дороги чересчур гладки. Хочется не ходить, а бежать, не бежать, а прыгать, перескакивать через канавы, взбираться на холмы, залезать на деревья… не по необходимости — от избытка сил, потому что прямая дорога слишком гладка.
Молодость!
Но как объяснить молодому (отныне навеки молодому!) читателю все великолепие молодости? Он молод сам и не замечает молодости, как света, как воздуха. О воздухе вспоминают, когда нечем дышать, о здоровье — когда его теряют. Ксан говорит: «Есть два способа обрадовать человека: первый — подарить долгожданное, второй — вернуть утраченное. Почему-то вторая радость сильнее». И Лада счастлива безмерно, потому что ей вернули любовь, а Гхор счастливее вдвое: ему вернули и любовь и молодость.
Гхору нравится работать до утра, не потому что необходимо, а потому что силы есть. Устал, голову под кран, ледяной душ, пробежка по саду — и снова свеж, как будто не было бессонной ночи. А прежде: недоспал бы час — на весь день головная боль.
