Я замахнулся и… ласково потрепал незваного гостя по щеке.
— Вставайте, господин Муки, тоном заботливого камердинера проговорил я. — Я рад, что мы обо всем договорились. Вы больше никогда не обижаете моего брата, а я, так и быть, забуду, как вы пытались напасть на старшего офмцера федеральной службы безопасности. —С этими словами я продемонстрировал лежащему Муки тыльную сторону своего замечательного удостоверения спецкора газеты «Мясной гигант».
— Но я не знал, что Пестрый — ваш бра-ат… — испуганно забормотал Муки, которому связываться с фискалами улыбалось еще меньше, чем просто получать взбучку. Он медленно попытался встать, в чем я ему тут же помог. Пусть, конечно, идет восвояси. Киоск, рядом с которым валяется полузадушенный хмырь, невольно вызывает подозрение у проходящих мимо.
— Вот теперь — знайте, — наставительно сказал я. — И кстати, что за вульгарное «Пестрый»? Моего брата зовут Иннокентий. Усекли, господин Муки?
— Усек, — поспешно ответил Муки и уже намылился отковылять — от греха подальше, а заодно и от неприятностей.
— Да, вот еще что, — как можно вежливее проговорил я ему вслед. — Не употребляйте больше слово «удавлю», даже в шутку. Видите, как это больно…
Когда я вернулся в киоск, киоскер Пеструхин принялся рассматривать меня не то с благодарным удивлением, не то с уважительной опаской. Как выяснилось, он из окошка слышал всю мою беседу с этим Муки.
— Выходит, вы — федеральный агент? — спросил он, завершив осмотр моей носатой физиономии.
— В той же степени, что и ваш брат, — разъяснил я. — Просто есть на свете люди, до которых доходят только простые ответы. Правда для них чересчур сложна, приходится для пользы дела привирать.
— Но мне-то вы скажете правду? — полюбопытствовал Пеструхин. — Или тоже… для пользы дела, как ему?..
«Умный парень этот Пеструхин, — подумал я. — Все схватывает на лету. Жаль только, пишет плоховатые стихи. Но это как болезнь: прицепляется в детстве, и до пенсии тянет рифмовать „любовь — кровь — бровь — вновь“. Плюс морковь».
— Вам, Иннокентий, я скажу чистую правду, — торжественно пообещал я. — Уже говорю. Зовут меня Яков Семенович Штерн. Я на самом деле приехал из Москвы, чтобы поговорить о вашем романе. О «Ночных монстрах Манхэттена»… — По лицу Пеструхина я заметил, что он мне собирается возражать. — Только не надо кормить меня сказками, — продолжил я, — будто бы вы — лишь скромный переводчик с английского. Мы ведь условись говорить друг другу правду, верно? А истина в тoм, игемон, что вы послали в издательство «Тетрис» свой собственный роман, выдав за американский…
— …И что в этом плохого?! выпалил вновь по-Розовевший Пеструхин. — Это ведь не обман! Я ничего ни у кого не украл. Черта с два в вашем «Тетрисе» напечатали бы Кешу из Воронежа. А Паркера — запросто!
— Многоуважаемый Кеша из Воронежа, — мягко начал я. — Из моих слов вы явно сделали неверные выводы. Во-первых, мне лично все равно, как вы будете называться — Пеструхин или Раймонд Паркер. Во-вторых, я не из «Тетриса». Я — частный детектив. Хотя, не скрою, я имел на днях беседу с одним из учредителей «Тетриса», с неким господином Искандеровым…
— …который поручил вам разыскать меня, — нетерпеливо закончил мою фразу Пеструхин.
— …который сам сейчас скрывается, — проговорил я. Мои подозрения еще не оформились в нечто конкретное, однако я уже не блуждал в густом непроглядном тумане.
— Почему это — скрывается? — недоверчиво спросил Пеструхин. — Вы намекаете на то, что «Тетрис» обанкротился?
Я сделал паузу, собираясь с мыслями. Сейчас многое будет зависеть от того, как ответит Иннокентий на мой вопрос. И захочет ли он вообще на него отвечать.
— «Тетрис» не обанкротился, — сказал я. — Все намного сложнее. Видите ли, Кеша, в Москве сейчас происходят очень странные вещи. Боюсь, они как-то связаны с вашим романом. Понимаете?
— Не-ет… — отозвался Пеструхин растерянно. Чувствовалось, что он и впрямь пока ничего не понимает.
— Хорошо, — вздохнул я. — Давайте конкретнее. Давайте о монстрах. Вы их придумали или вы о них знали?
Пеструхин подскочил на месте и чуть не опрокинул пачку газет, на которой сидел.
— Вы ведь не хотите сказать… — прошептал он задушенным голосом.
Казалось, золотая цепочка господина Муки обвила именно его горло и все сжималась.
— Хочу, — я с жалостью посмотрел на парня, но делать было нечего. — Хочу.
Есть ведь такие детали, которые придумать невозможно. Например, этот нервный тик… привычка ломать мебель… Откуда вы, сидя в Воронеже, могли узнать?
Я исчерпал все крупицы собственных догадок и намеков и теперь лишь молча ждал. В принципе Иннокентий имеет полное право послать меня подальше. Тогда я останусь на бобах с одними своими подозрениями… Ну, говори, парень. Ну, не тяни, пожалуйста…
— Пять лет назад… хрипло сказал Пеструхин, как-то вдруг съежившись. — То же было со мной… За триста рублей в месяц плюс талоны на питание.
Представляете, нищему студенту — и триста рублей в месяц? Конечно, я согласился.
Глава вторая
МОСКВА-ВОРОНЕЖ, ХРЕН ДОГОНИШЬ
— …И сколько это продолжалось? — спросил я, когда Иннокентий, понуро шмыгнув носом, завершил свой странный и сбивчивый рассказ.
Теперь в моем кроссворде разом заполнилось больше половины клеток, и я догадывался, как мне заполнить остальные. Другое дело, я не знал, кто сможет по достоинству оценить мою работу. Вернее, оценщики-то найдутся. Но лишь из числа тех, чьи фамилии с именами уже вписаны мной в пустые белые квадратики. Или вот-вот будут вписаны.
— Сколько продолжалось? — Пеструхин пожал плечами. — У всех по-разному, в зависимости от парадигмы. У первой двадцатки симптомы прошли, по-моему, через месяц. Я был во второй, отучился месяца через три. А сколько это тянулось У Ника, не знаю. Он ведь погиб…
— А что было потом? — Я машинально разглядывал шрам на руке Иннокентия — уже едва заметную полоску повыше запястья.
— Ничего дальше не было, — грустно произнес Пеструхин. — Дело закрыли.
Или, может, вовсе и не открывали… Старец после того случая сразу исчез из института. Канул прямо посреди семестра, словно и не было его. А студентам посоветовали помалкивать в тряпочку… Не всем, конечно, а только тем, кто «A3» испытывал. Мы, мол, давали подписку и денежки получали, оказывается, не по институтской ведомости. Будем права качать, нас же первых и привлекут за махинации…
— Так-так, — обронил я. — Стало быть, вас — и за махинации. Н-ну, молодцы, ничего не скажешь…
Иннокентий Пеструхин слабо улыбнулся. Это был такой легкий намек на улыбку, ее робкая тень.
— Сейчас-то я понимаю, — сказал он, — они нас брали на пушку. Какая там подписка, когда человек погиб?.. У них у самих коленки тряслись: опыты над людьми, дело подсудное. Они бы сами в стрелочники угодили, если что… Понятно, студенты — не совсем люди, материал, но все-таки… В общем, мы все помалкивали тогда, все добровольцы. Ника похоронили, скандал замяли. Так все и кончилось…
Остался только шрам на руке, это когда я шкаф ломал, после месячного курса.
