В институте кинематографии первым общеобразовательным предметом было сочинение. Я нервничала в ожидании, когда дадут темы сочинений. Три темы были написаны на доске, и я сразу успокоилась, почувствовала уверенность. Я могла писать на любую из них.
Написала на экзаменационном листке:
В.В. Маяковский 'Образ Ленина в поэме «Владимир Ильич Ленин».
В фильме «Дневник директора школы» я играю Инну Сергеевну, небольшую роль учительницы, которая не любит детей. Вот тут-то и припомнились и равнодушный взгляд, и «деловой вид», собранная походка, и безапелляционный тон наших учительниц по истории, физике.
Одна все время ходила с большой хозяйственной сумкой, из которой выглядывали макароны, сыпалась мука. Другая сидела все переменки не в учительской, а в буфете, и перед началом урока вечно жевала.
В роли Инны Сергеевны я хожу с авоськами, в которых лежат апельсины. Сижу в буфете, жалуюсь на учеников, я, — «на своем месте». Все новшества и отсебятины нового директора мне не по душе. Я сижу крепко, и он мне не страшен.
— Я здесь была и буду… и вас пересижу.
Я это сказала точно, с той же жесткой интонацией, как учитель, который учит, но не любит детей.
ДОВЕРИЕ
Я все время повторяю слово «впервые». А чем его заменить, если в жизни все когда-то происходит в первый раз? А потом начинается время ошибок, повторов… Опыт и воля сами по себе не приходят.
К десятому классу, после первого равнодушия друг к другу, мы стали самыми близкими людьми с моей одноклассницей Милой Гитштейн, как будто до десятого класса мы и знакомы не были. Почему так случилось? Не было ни толчка, ни случая к нашему сближению, да, наверное, просто время пришло.
Мы даже родились в один день — 12 ноября 1935 года. «Сестры одним словум, ето неспроста и в один год и, вокурат, в один день… Не, Милашка, якая-то сила есть», — говорил потом мой папа. У меня не было сестры, а мне еще в детстве хотелось иметь сестру или брата. И она стала мне действительно родной, «як сестра». Моя мама ее называла «Милкинс», а папа «Милашкую». Когда он гладил ее по голове, то говорил: «Ого! Якой волос у Милашки, як у ведмедя. А у Люськи, як у горобца».
В отношениях между нами было что-то особенное, точнее всего, пожалуй, здесь слово «доверие». Что-то такое, когда на расстоянии чувствуешь, что тебе не врут, и ты ничего не боишься, не сжимаешься в комок, не оглядываешься назад и дышишь свободно. Тогда отношения ни от чего не зависят, не колеблются, потому что они — главное, а все остальное — второстепенное.
Школы до 1954 года были раздельными. На вечера к нам приглашали мальчиков из 58-й школы, тоже украинской. Это было целым событием!
Папа категорически запрещал мне общаться с мальчиками, а тем более дружить. В «ету дружбу» он не верил. Да и дружбы-то такой раньше не было. Девочка рядом с мальчиком на улице — все оглядываются.
«Ето усе, дочурка, пустое дело. Сперва нада вывчиться, получить образувание — ув обязательном порядке, а там сама себе жениха выберешь. От увидишь, женихов ще в тибя будить… До Киева… не переставишь… Я вот не слухав своего батьку, гуляв з девками…»
После папиных образных выражений я представляла длинную вереницу женихов. Но вереницы не было. Появился один. И то один на двоих. Толик.
После школьного вечера Толик провожал нас домой — он посередине, а мы с Милочкой по сторонам.
Потом Толик провожал нас не только после школьных вечеров. Сначала — меня, затем Милу. Ее родители за мальчиков не ругали. Когда мы втроем спускались по Мордвиновскому на нашу Клочковскую и я видела издали выглядывающих из-за угла папу или маму, я уже не хотела ни провожаний Толика, ничего на свете. Я незаметно переходила поближе к Милочке и шла рядом с ней.
О чем мы говорили с Толиком? Он, в основном, молчал. Единственное, что мы о нем знали, — это что он занимался фехтованием. Тарахтели без умолку мы с Милочкой… читали модные стишки дуэтом:
Она: Позвольте познакомиться, ведь я совсем один.
Я: Ну, что вы пристаете к гражданке, гражданин?
Она: Вы очень мне понравились…
Я: Отстаньте — я прошу!
Она: Скажите ваше имя… скажите!
Я: Не скажу… гм… Лена
Она: Я вас люблю, пойдемте в ЗАГС,
И мы распишемся сейчас.
Сцена 2.
Я: О, ты меня не любишь, ругаешь, обижаешь.
Она: Я вам теперь не муж.
Я: А я вам — ха! — не жена!
У всех троих бурный восторг. Толику было с нами весело. Он не пропускал ни одной встречи. На свидания мы приходили всегда раньше, прятались за деревом. Когда появлялся Толик, еще пережидали несколько минут, а потом уж выходили, извинялись, что опоздали, и так каждый раз.
Сговорившись, мы с Милочкой начинали ему петь в оба уха:
Я: Сколько вам лет? Дайте ответ.
Она: Сорок.
Я: Ну что вы!
Она: Честное слово.
Я: Вам тридцати еще нет…
Эту песню исполняла Клавдия Шульженко. Мы называли это «песнями про старичков». Подумать только, тридцать лет! Нет, нам никогда не будет тридцать! С большим удовольствием Милочка с Толиком слушали мои пародии и подражания Шульженко, Бернесу, Утесову и его дочери Эдит. Мы с Милой были счастливы. Вот и мы уже взрослые.
Папа настоятельно просил прекратить «ету тройку», но встречи и провожания продолжались. И однажды, когда мы возвращались с очередной прогулки, папа вышел нам навстречу. Я знала, чем это пахнет.
Толик поспешно потряс нам по-товарищески руки и тут же нырнул в первый попавшийся двор. Мы с Милой пошли. Она сразу защебетала, стала ласково «заговаривать зубы», а папа сухо ответил: «Идите, идите уперед».
У ворот стояла мама в ватнике, накинутом на халат, испуганная и бледная.
— Марк!..
— Утикай, — прошипел папа и полез в карман пиджака. — Ну, девки, я вас миром просил, по ласке, прекратить ету тройку… терпение лопнуло. Я за себя вже не отвечаю. Ну!! — И, с театральным ужасом на лице, вынул из кармана деревянную скалку, которой мама раскатывала тесто.
— Люся!! — закричала Милочка. Я ее быстро схватила за руку, и мы рванули через наш двор, через полисадник тети Сони, через ветхую деревянную ограду в соседний двор. Папа вслед за нами легко преодолел забор, а под мамой забор рассыпался. «Так и нада — кушай меньший». Мы с Милой еще успели и
