Маленькая Э рыдала, царапая пальцами свой халатик:
— Убили! Убили!
И снова появилась Яо-фэй. Уже не прежняя счастливая супруга, а горемычная вдова. Ее волосы были распущены, длинная прядь отделилась и свисала над левым ухом. На ней была белая траурная одежда. Широкие рукава опустились, как крылья раненой голубки, струились, как половодье слез.
Уже порок был наказан, представление кончилось, сцена опустела и зрители разошлись, а Маленькая Э все сидела, очарованная дивным пением. Слезы капали с кончика носа, она глотала их, не замечая, только во рту было солоно. Подражая Яо-фэй, она взмахнула грязной ручонкой, и пальцы вспорхнули, будто маленькая серая птица.
— Это ты поешь, сестричка? — спросил подошедший Цзинь Фу. — Какой у тебя славный голосок!
Маленькая Э молча от него отвернулась.
— Твоя матушка послала меня за тобой. Пора спать. — И он взял ее за руку.
Маленькая Э выдернула руку и крикнула:
— Не трогай меня, проклятый монгол! Я тебе никогда в жизни не прощу! — и побежала вперед.
Цзинь Фу шел за ней и со смехом уговаривал:
— Сестричка, что же ты сердишься? Ведь этого ничего не было. Ведь это пьеса и Гуань Хань-цин выдумал этих людей и события. Все это нарочно. «Споем о разрухе, укажем, где счастье…» Сестричка, послушай же меня.
Ночью Маленькая Э долго ворочалась на своей циновке, в помещении за сценой. Когда она наконец заснула, ее разбудил пронзительный детский плач. Вслед за тем она услышала грозный гнусавый рев:
Маленькая Э вскочила с криком:
— Убивают!
Но с соседней циновки раздался голос Юнь-ся:
— Спи, ничего нет страшного. Это Лэй Чжень-чжень баюкает своего сына. Яо-фэй завалилась спать и ничего знать не хочет. Вот и приходится Лэй Чжень-чженю самому петь колыбельную.
Яо-фэй подняла голову и сказала своим нежным голосом:
— Юнь-ся, замолчи! Что ты сплетничаешь среди ночи? Чтобы я этого больше не слышала! Удивляюсь, чем противней у лягушки голос, тем громче она квакает.
Юнь-ся завизжала скороговоркой:
— Сама лягушка, жаба, черепаха!
Такого оскорбления Яо-фэй не смогла стерпеть. Она молча встала, подойдя к Юнь-ся, нагнулась, словно стебель цветка качнулся под дуновением ветра, и дала Юнь-ся звонкую оплеуху, запачкав себе при этом ладонь румянами. Задумчиво посмотрела она на свою ладонь, обтерла ее о халат Юнь-ся, повернулась и снова легла.
Гуань Хань-цин приподнялся на большом сундуке (место почетное, не каждому разрешалось там спать) и продекламировал:
— Вы хотите, чтобы актриса была домашней хозяйкой — шила, варила, чинила платье, нянчила ребятишек?
Через мгновение все снова уснули.
Лэй Чжень-чжень осторожными большими шагами ступал между спящими, баюкал сына.
Глава третья
КАК ОНИ ВСЕ РАССМЕЯЛИСЬ
Так постепенно двигались они к востоку и югу, часто останавливаясь на два-три дня во встречных деревнях и городках, чтобы дать несколько спектаклей. Маленькой Э такая жизнь очень нравилась. Она скоро помирилась с Цзинь Фу и громче всех смеялась его шуткам и выходкам. Иногда она спрашивала:
— Ты правду говоришь или это выдумал господин Гуань?
И Цзинь Фу клялся, что, когда он не на сцене, он всегда говорит правду.
— А когда я играю, я тоже говорю правду. Только ты еще мала и не можешь ее понять. Я показываю людям, где добро и где зло. Я учу их быть честными и хорошими, потому что во всех пьесах добродетель всегда вознаграждается, порок наказан и обиды отомщены. Зрители видят, кто их обидчики, и учатся ненавидеть их.
— Я очень хорошо понимаю, — отвечала Маленькая Э. — Я знаю, кто нас обидел и выгнал из дому, и я знаю, кто нам помог в беде, дорогой братец.
Каждое утро натощак Цзинь Фу учился своему новому ремеслу. Ведь обычно актеров начинают учить с семи-восьми лет, а Цзинь Фу было уже семнадцать, и, хотя ему приходилось выступать чуть не ежедневно, многого он еще не знал и не умел. Например, голос его был слабоват и не всегда покрывал шум толпы, особенно, когда приходилось им играть на городских перекрестках.
На все лады кричали и пели продавцы всевозможных товаров, под звуки труб и медных тазов проходила похоронная процессия или свадебное шествие, стучали посудой слуги в открытых уличных харчевнях, дрались пьяные, хрюкали свиньи и гоготали гуси. Но, словно мелодия над аккомпанементом, голоса актеров господствовали над всеми этими звуками.
Не так с Цзинь Фу. Случалось, сказанные им слова не долетали до зрителей, и тогда зрители справедливо сердились. Поэтому каждое утро натощак Лэй Чжень-чжень уводил Цзинь Фу к городской стене, если были они в городе или в открытом поле, если они ночевали в деревне. Здесь Цзинь Фу в течение часа пел лицом к стене или со ртом, открытым навстречу ветру. Он кричал во всю свою силу, чтобы голос получил необходимую звучность и мощь. А Лэй Чжень-чжень следил за тем, чтобы он вдыхал животом, выдыхал медленно.
