местам, странствия по горным рекам, и счастливое возвращение в свой дом. Вино и песни. В саду пионы и хризантемы. В доме древние нефриты, бронза и книги. И в тени бамбуков уединенный павильон, где он писал свои картины. По примеру великого художника Го Си, он, прежде чем начать писать, открывал все окна, готовил место для работы, возжигал благовония, мыл руки, чистил камень для растирания туши. И так, успокоив душу и сосредоточив мысли, начинал свои труд. Такая жизнь продолжалась не год и не два, а много лет. Пока не пришли монголы
После этого кисть перестала его слушаться. Она висела в его руке тяжелее камня. Уже он не мог одним поворотом кисти провести окружность. Тушь растекалась по бумаге бесформенными пятнами. Белый фон бумаги уже не давал подобия дали, неба, тумана, все застилающих облаков, а лежал, тяжелый и близкий, как стена, закрывавшая горизонт.
— Отчего? — спросила Маленькая Э.
— От ненависти! Я не мог писать, когда мои страна порабощена. О, если бы сумел я нарисовать дракона, который пожрал бы всех монголов!
Маленькой Э это показалось шуткой, она захихикала и спросила:
— Разве нарисованный дракон может что-нибудь сделать?
Умин ответил:
— В древние времена жил художник Чан Сен-ю, такой удивительный, что до сих пор художники учатся у него своему искусству. Однажды он изобразил дракона, но долго не решался нарисовать ему глаза. Друзья настаивали, умоляя его закончить картину. Нехотя положил он последний блик. Тотчас дракон ожил, расправил свои крылья, взвился в воздух и исчез.
Итак, Умин уже не писал картин, и кончились деньги. Он продал нефриты и бронзу. Продал дом и сад. Продал кисти — острые, круглые, жесткие, мягкие, подобные иголке, похожие на нож. Последней продал он тушь, и это была самая тяжкая утрата. Потому что «тушь простая — превыше всего».
Маленькой Э это тоже показалось смешным, но, видя, как печально лицо горбуна, она не решилась смеяться, а только спросила:
— Что же в простой туше такого высокого?
— Тушью изображают горы, исполненные мощи, высокие и утесистые, с вершинами, утонувшими в облаках. Весной облака тихие и мягкие. Летом густые, с зародышем грозы и бури. Осенью редкие, легкие. Зимой мрачные. Горы особенно прекрасны, когда они рядом с водой. Вода — существо живое. То она кроткая и гладкая, то вздутая, как мускулы. Она может быть резко изогнута, как крылья, может быть быстрой и сильной, как стрела. И все они вместе — воды, горы и облака — образуют картину, в которой можно жить и гулять, слышать пение птиц и крик обезьян.
— Вы шутите! — сказала Маленькая Э. — Как же можно жить и гулять в нарисованной картинке?
Тогда Умин рассказал ей о великом У Дао-цзы, который в молодости рос сиротой, стал искусным живописцем в пятнадцать лет, придворным художником императора и внезапно чудесно исчез.
На длинной стене написал он картину, и, когда отдернул занавес, закрывавший ее, пред изумленными зрителями предстали горы, леса, облака, люди, птицы и все, что только есть в природе. У Дао-цзы указал на одно место в своей картине и сказал: «Посмотрите на этот грот у подножия горы. Это храм, а в нем живет один дух». Он хлопнул ладонями, дверь в грот отворилась. «Внутри грота необыкновенно прекрасно», — сказал художник и вошел внутрь. Тотчас дверь грота закрылась и вместе с тем исчез весь пейзаж, и стена стала белой, какой была до прикосновения кисти художника. С тех пор У Дао-цзы больше не видели…
Уже наступила осень, когда однажды тетка сказала Маленькой Э:
— Сегодня я сама понесу еду Умину.
Маленькая Э огорчилась, но приходилось слушаться. Она нагнула голову над работой, а тетка поднялась по лестнице.
Войдя в комнату, она поставила миску на пол, стала на колени и поклонилась в ноги Умину. Горбун, смутясь, воскликнул:
— Почтенная госпожа, не вы мне, а я вам должен кланяться, потому что только вашей милостыней я жив!
— Я ничтожная женщина, — сказала тетка, не вставая с колен. — Мои жалкие приношения не стоят благодарности. Но в вашей власти, уважаемый Умин, осчастливить меня и успокоить мою старость.
— Как это может быть? — спросил изумленный горбун.
— Моя жизнь мне в тягость, и не вижу я и ней никакой радости, — заговорила тетка печальным голосом, в котором дрожали слезы. — Как я ни тружусь от зари до заката, все у меня нет ничего. И тогда, чтобы не впасть в отчаяние, я баюкаю себя грезами, будто открою сейчас мой сундук, а там будто бы лежит пачка денег. Мысленно я перебираю их и предаюсь мечтам о том, что в них отдых и покой. А открою сундук, ничего в нем нет, кроме старого тряпья.
— Что же я могу сделать? — горестно спросил Умин. — Я обязан вам жизнью, госпожа. Но нечем мне отплатить за ваши благодеяния.
— Ах, есть чем! — живо воскликнула тетка. — Ведь вы художник. Сделайте мне подобие денег, чтобы, глядя на них, я утешилась.
— Вы хотите, чтобы я нарисовал картину с изображением денег?
— Нет, что же картина? На нее только смотреть. Я хотела бы, чтобы я могла перебирать их руками, ощупать пальцами. Пусть это будут не настоящие деньги, но во всем им подобны. Не смотрите с таким удивлением, почтенный Умин. Все это просто, и я yже это обдумала. Вот бумага из коры тутового дерева такая, на которой печатают деньги. Вот брусок туши. Вырежьте на деревянной доске знаки, точно такие, какие бывают на деньгах, и отпечатайте их. Я покажу вам бумажку на образец.
— На настоящих деньгах императорская печать, — сказал Умин.
— Ну так что же! Вырежьте печать на глиняном кубике.
— Боюсь, что я превратно понял вас и невольно оскорбил низким подозрением, — сказал Умин. — Что же вы хотите, чтобы я печатал фальшивые деньги?
— Ах, какие нехорошие слова! — воскликнула тетка. — И вы еще говорите так громко, что кто-нибудь может подслушать и по злобе придать им дурное значение. Ведь я вовсе не собираюсь тратить эти деньги и кого-нибудь ими обманывать. Я честная женщина и всегда ставила добродетель выше всего. Ведь, лишая себя необходимого, кормлю я сиротку Маленькую Э и с вами тоже делюсь каждым куском! Нет у меня нехороших мыслей и намерений, а только хочу потешить самое себя. Сложу деньги в сундук и буду на них любоваться, как ребенок на желанную игрушку. Никаких нет у меня ни утешений, ни радости! Несчастная я, горемычная, никто для меня и пустяка не сделает! А так, на старости лет буду я играть с этими бумажками невинно, как малое дитя, и никому от этого вреда не будет. Вот вы говорите, что обязаны мне жизнью, а в такой малости отказываете. Это недостойный поступок.
— Хорошо, — сказал Умин. — Принесите мне еще деревянную дощечку, глину и киноварь для печати. Я сделаю вам эту игрушку.
— Не обижайтесь, — ответила тетка. — Все я вам принесу, а киновари не дам. Ведь вы не сразу поверили мне, как же я могу вам сразу довериться? Пока на деньгах нет печати, это не деньги, а ничего не стоящие бумажки. А вдруг, поставив печать, вы соблазнитесь и пожелаете сами их израсходовать? Ведь это будет преступление. Как я решусь навести вас на такое дело? Нет, вы только напечатайте изображение денег и вырежьте печать, а киноварь я вам не дам.
Глава шестая
КАК МАЛЕНЬКАЯ Э ХОДИЛА ЗА ПОКУПКАМИ
Тетка сидела на сундуке, поджав одну ногу и болтая другой. Она то хмурила свои накрашенные брови, то вздыхала, то морщила лоб. По всему было видно, что она погружена в глубокие размышления. Несколько раз она порывалась встать и вновь, дернув плечами, садилась. Наконец, видимо придя к какому-
