В тот же день Урицкий, руководитель Петроградской ЧК, был убит выстрелом из пистолета, который произвел другой эсер.
Когда произошло покушение на Ленина, Троцкий находился на фронте под Казанью. Он немедленно помчался в Москву — его считали наследником.
Вечером и утром следующего дня большевистская печать опубликовала подробные детали этих террористических покушений. В качестве репрессий за покушение на Ленина сотрудники ЧК арестовали наиболее видных деятелей прошлого режима и той же ночью расстреляли их в Москве. В Петрограде, чтобы отомстить за смерть Урицкого, было арестовано такое же количество граждан, их также расстреляли. На следующий день чекисты опубликовали список жертв. Никогда я не видел ничего более ужасного. Арестованные люди были абсолютно невинными и принадлежали к различным слоям населения.
У нас в квартире было много какого-то народу, на вешалке висели какие-то пальто, двери непривычно были раскрыты настежь. Около вешалки стоял Яков Михайлович Свердлов, и вид у него был какой-то серьезный и решительный. Взглянув на него, я решила, что все кончено. «Как же теперь будет»,— обронила я. «У нас с Ильичом все сговорено», — ответил он. «Сговорено, значит, кончено», — подумала я…
Врачи удалились в другую комнату на консультацию. Было ясно, что извлекать пули нельзя. Врачей беспокоила возможность инфекции, но большая физическая сила Ленина давала надежду на благоприятный исход. Ленин был нетерпелив, он разговаривал и двигался. Когда врачи вернулись к его постели, он сказал в ответ на настойчивую просьбу не разговаривать и не шевелиться: «Ничего, ничего, хорошо, со всяким революционером это может случиться». Позже его рука была повешена на вытяжение «и тем самым волей-неволей приковывала Владимира Ильича к постели».
Пройти надо было маленькую комнатушку, но этот путь мне показался целой вечностью. Я вошла в нашу спальню. Ильичева кровать была выдвинута на середину комнаты, и он лежал на ней бледный, без кровинки в лице. Он увидел меня и тихим голосом сказал минуту спустя: «Ты приехала, устала. Поди ляг». Слова были несуразны, глаза говорили совсем другое: «Конец». Я вышла из комнаты, чтобы его не волновать, и стала у двери так, чтобы мне его было видно, а ему меня не было видно. Когда была в комнате, я не заметила, кто там был, теперь увидела: не то вошел, не то раньше там был — около постели Ильича стоял Анатолий Васильевич Луначарский и смотрел на Ильича испуганными и жалостливыми глазами. Ильич ему сказал: «Ну, чего уж тут смотреть».
Ленин был на грани между жизнью и смертью, из раненого легкого кровь заполняла плевру, пульса почти не было. У нас, врачей, есть большой опыт с такими больными, и мы хорошо знаем, что в такие моменты мы можем ждать от них выражения только двух желаний приблизительно следующими словами: «Оставьте меня в покое» или «Спасите меня». Между тем тов. Ленин именно в таком состоянии попросил выйти из комнаты всех, кроме меня, и, оставшись со мной наедине, спросил: «Скоро ли конец? Если скоро, то скажите мне прямо, чтобы кое-какие делишки не оставить».
— А сердце?.. Далеко от сердца... Сердце не может быть затронуто... — спрашивал Ленин. И затем произнес фразу очень странную, будто считал, что его убивают свои: «И зачем мучают, убивали бы сразу... — сказал он тихо и смолк, словно заснул.
По рассказу коменданта Московской ЧК... «Приехал бледный как полотно Дзержинский и отдал приказ: «Расстреливать по спискам всех кадетов, жандармов, представителей старого режима и разных там князей и графов, находящихся во всех местах заключения Москвы, во всех тюрьмах и лагерях».
Я вот думаю: убили взрывом бомбы Александра II. Возможно ли вообразить, чтобы в ответ на это злодеяние по всей России начали бы вешать десятками тысяч непричастных к этому убийству людей? Ну, повесили, наверное, непосредственного исполнителя террористического акта.
«Расстрел человека, особенно женщины, — дело нелегкое. Это тяжелая, очень тяжелая обязанность. Но никогда мне не приходилось исполнять столь справедливого приговора, как теперь».
— Когда? — коротко спросил я Аванесова...
— Сегодня. Немедленно.
Родственникам несчастных, расстрелянных русскими, было разрешено забрать и похоронить их тела: большевики желали, чтобы вся Москва видела похороны. Это должно было послужить предупреждением для других. Затем в Москве и Петрограде был опубликован второй список из 750 видных граждан каждого из этих городов. Они были взяты в качестве заложников и должны были быть расстреляны при малейшем покушении на любого комиссара, независимо от того, удастся оно или нет.
В Петрограде 17 августа 1918 года убивают Моисея Соломоновича Урицкого, комиссара Северной коммуны, руководителя Петроградской ЧК. Убивший большевика Леонид Каннегисер заявил на допросе, что он убил Урицкого не по постановлению партии или какой-нибудь организации, а по собственному побуждению. Не исключено, что большевистский режим пожертвовал двумя большевиками, чтобы расстрелять более десяти тысяч человек. По воспоминаниям Н. Я. Мандельштам, Осип сказал ей, что «на смерть Урицкого большевики ответили «гекатомбами трупов».
Цит. по:
Когда в августе 1918 года был убит в Петрограде Урицкий — «в порядке красного террора» было расстреляно 10 000 человек. Списки этих 10 000 были расклеены на стенах и заборах домов, прилегающих к Гороховой № 2, где помещалась Чека. Были ли они полностью напечатаны в газетах — установить в
