дружески, шутил, смеялся, требовал, чтобы я угощала Сталина, принесла вина и пр. В этот и дальнейшие приезды они говорили и о Троцком, говорили при мне, и видно было, что тут Ильич был со Сталиным против Троцкого. Как-то обсуждался вопрос о том, чтобы пригласить Троцкого к Ильичу. Это носило характер дипломатии.
Итак, в эти дни грозный признак тяжкой болезни впервые выявился, впервые смерть определенно погрозила своим пальцем. Все это, конечно, поняли: близкие почувствовали, а мы, врачи, осознали. Одно дело разобраться в точной диагностике, поставить топическую диагностику, определить природу, причину страдания, другое дело — сразу схватить, что дело грозное, и вряд ли одолимое — это всегда тяжело врачу. Я не невропатолог, но опыт в мозговой хирургии большой; невольно мысль заработала в определенном, хирургическом направлении, все-таки порой наиболее верном при терапии некоторых мозговых страданий. Но какие диагностики я ни прикидывал, хирургии не было места для вмешательства, а это было грустно, не потому, конечно, что я хирург, а оттого, что я знал: борьба у невропатологов будет успешна только в том случае, если имеется специфическое заболевание. Рассчитывать же на это не было никаких оснований. У меня давнишняя привычка спрашивать каждого больного про то, были ли у него какие-либо специфические заболевания или нет. Леча Влад. [имира] Ил.[ьича], я, конечно, его тоже об этом спрашивал. Влад.[имир] Ил.[ьич] всегда относился ко мне с полным доверием, тем более, у него не могло быть мысли, что я нарушу это доверие. Болезнь могла длиться недели, дни, годы, но грядущее рисовалось далеко не радостное. Конечно, могло быть что-либо наследственное, или перенесенное незаметно, но это было маловероятно...
С 10 марта было введено постоянное дежурство. Как долго оно продолжалось, сказать трудно, но 13 сентября Н. К. Крупская писала В. А. Арманд: «Доктора сведены до минимума». В «минимум» входили В. П. Осипов, С. М. Доброгаев, почти очевидно — П. И. Елистратов, видимо, — О. Ферстер и Ф. А. Гетье. В предшествующий «максимум» из отечественных врачей могли входить М. Б. Кроль, Л. Г. Левин, маловероятно — Б. С. Вейсброд, В. В. Крамер. Сокращение числа дежурных врачей объяснялось не только некоторым улучшением здоровья Ленина, но и его отказом «от услуг врачей, ограничивая их доступ к себе отрицательной реакцией на их появление, принимавшей иногда, вследствие нарушения черепного кровообращения и понижения задерживающего влияния мозговой коры, бурный болезненный характер (Красная летопись. 1927. № 2. С. 243)».
Покорнейшая просьба освободите меня от Клемперера. Чрезвычайная заботливость и осторожность может вывести человека из себя и довести до беды.
Если нельзя иначе, я согласен послать его в научную командировку.
Убедительно прошу избавьте меня от Ферстера. Своими врачами Крамером и Кожевниковым я доволен сверх избытка. Русские люди вынести немецкую аккуратность не в состоянии, а в консультировании Ферстер и Клемперер участвовали достаточно.
Неизвестные документы. С. 541
Записку И. В. Сталину В. И. Ленин продиктовал М. И. Ульяновой после посещения его профессором Г. Клемперером 20 июня 1922 г. За день до этого, 19 июня, А. М. Кожевников записал в дневнике: «Много говорил о немецких профессорах. Очень тяготится, что из-за него подняли столько шума и такую суетню. Очень просил оказать влияние на то, чтобы они скорее уехали домой (немецкие профессора). Тем более, что ему написали, что в Москве очень много сплетен о его здоровье, а присутствие немцев еще усугубляет эти сплетни. Теперь он на верном пути к выздоровлению, и совершенно нет необходимости в «этих тратах».
Неизвестные документы. С. 541
Т. Ленину. В связи с Вашим письмом о немцах мы немедленно устроили совещание с Крамером, Кожевниковым и Гетье. Они единогласно признали ненужность в дальнейшем Клемперера, который посетит Вас лишь один раз перед отъездом. Столь же единогласно они признали полезность участия Ф [ерстера] в общем наблюдении за ходом Вашего выздоровления. Кроме того, политические соображения делают крайне полезными подписи извест[ных] иностр[анных] авторитетов под бюллетенями, ввиду сугубого вранья за границей. По пор[учению] П[олит]б[юро] Сталин. 17/VI-22 г.
P. S. Крепко жму руку. А все-таки русские одолеют немцев.
Известия ЦК КПСС. 1991. № 1. С. 192
Если Вы уже оставили здесь Клемперера, то советую, по крайней мере: 1) выслать его не позже пятницы или субботы из России вместе с Ферстером, 2) поручить Рамонову вместе с Левиным и другими использовать этих немецких врачей и учредить за этим надзор.
Неизвестные документы. С. 541
По тону записка весьма утешительная, ибо свидетельствует о «бдительности», но согласиться на эти предложения, конечно, нельзя.
Немцев оставить, Ильичу — для утешения — сообщить, что намечен новый осмотр всех 80 товарищей, ранее осмотренных немцами, и ряда больных т[овари]щей сверх того.
Согласен с Зиновьевым.
Правильно.
Согласен.
Известия ЦК КПСС. 1991. № 4. С. 187188.
Врачи, видимо, создают легенду, которую нельзя оставить без опровержения. Они растерялись от сильного припадка в пятницу (30 июня 1922 г.) и сделали сугубую глупость: попытались запретить «политические» посещения (сами плохо понимая, что это значит!!). Я чрезвычайно рассердился и отшил их. В четверг (29 июня 1922 г.) у меня был Каменев. Оживленный политический разговор. Прекрасный сон, чудесное самочувствие. В пятницу паралич. Я требую Вас экстренно, чтобы успеть сказать, на случай обострения болезни. Успеваю все сказать в 15 мин[ут] и на воскресенье опять прекрасный сон. Только дураки могут тут валить на политические разговоры. Если я когда волнуюсь, то из-за отсутствия своевременных и политических разговоров. Надеюсь, Вы поймете это, и дурака немецкого профессора и К° отошьете. О пленуме Ц[ентрального] к[омитета] непременно приезжайте рассказать или присылайте кого-либо из участников.
Неизвестные документы. С. 542543
Уже в конце июля он отказался видеть логопеда С. М. Доброгаева, непосредственного свидетеля его затруднений с речью, чтением и письмом. Затем, кажется, наступила очередь О. Ферстера: «Но с осени В.
