описание обстановки, в которой произошло интересующее нас событие. В действительности она много сложнее. Николай Шмит не был только владельцем лучшей в России мебельной фабрики на Нижней Прудовой улице в Москве в квартале Пресни. Он был сыном дочери Викулы Елисеевича Морозова, членом знаменитой купеческой династии, владевших огромной фабрикой (15 тысяч рабочих) в Твери, еще большей фабрикой «Никольской мануфактурой» (18 тысяч рабочих) в Орехово-Зуеве и двумя меньшими фабриками в окрестностях того же города.
К периоду 19051906 гг. относится мое знакомство с семьей Николая Шмидта, который после своей смерти в тюрьме все свое состояние передал партии.
В истории появления этой «прочной базы» многое кажется фантастическим, чем-то выдуманным, каким-то детективным романом. Не кажется ли, прежде всего, выдумкой, что партия Ленина, через десять лет уничтожившая всех крупных собственников, фабрикантов, купцов, домовладельцев, получила от члена богатейшей купеческой династии Москвы огромный капитал, позволявший Ленину организовывать большевистские силы и готовиться к будущим подвигам. Туманный намек о появлении у большевиков денег, путаный и с ошибочными указаниями, впервые появился в печати в 1911 году в изданной в Париже брошюре Мартова «Спасители или упразднители?». Она немедленно вызвала негодующий ответ Каменева, главного помощника Ленина. В книжке «Две партии», изданной тоже в Париже, он писал: «В главе об «экспроприации партийных денег большевистским центром» г. Мартов первый в рядах партии позволяет себе вынести в печать дело настолько конспиративное, что до сих пор, в самой ожесточенной борьбе, все, знавшие это дело, считали своим долгом всячески охранять его».
Покрывало над «делом» держали, действительно, крепко. В тайну полученных денег были посвящены очень немногие. Сначала о них знала лишь верхушка партии — Ленин и Богданов, тогда еще не бывшие врагами. В партийных документах того времени, например в резолюции Пленума Центрального Комитета в январе 1910 года, пункты, относящиеся к этому делу, не были опубликованы, вместо них стоят точки. После Октябрьской революции кое-кто, например, Крупская, Ярославский, касались появления у большевиков этого капитала, но это было сказано мимоходом, с явным намерением не вдаваться в детали и, конечно, ни слова не говорить о том, что появление «прочной материальной базы» имело значение не только для партии, но и для личного бытия Ленина. Излагая то, что удалось собрать об этой экстраординарной истории, заранее оговариваюсь, что для меня остаются темными и неизвестными некоторые стороны этого дела. Вряд ли мы когда-либо узнаем о них: кажется, никого из главных участников, свидетелей этого кусочка истории, уже нет в живых.
Он (Николай Шмидт) был одной из самых интересных фигур того времени.
Вопреки тому, что рассказывает Крупская и Энциклопедия, Шмит никаким физическим пыткам не подвергся. Охранка никогда бы не посмела применить к нему, члену фамилии Морозовых, приемов, ставших вещью нормальной и обычной в практике ГПУ и НКВД. Жандармский офицер из московского охранного отделения, ведавший делом Шмита, «обработал» его другим способом. Играя роль доброжелателя, имеющего миссию спасти члена именитого московского купечества, он вел с ним «сердечные» разговоры, как бы тайком, без всякой протокольной записи. Есть указание, что обстановка, в которой происходили «сердечные» беседы, походила более на отдельный кабинет ресторана (стол с разными яствами и напитками), чем на камеру допроса. Наивный, не умеющий лгать Шмит, ловко обрабатываемый следователем (предполагают и под действием выпитого вина), однажды назвал фамилии рабочих, получивших через него оружие, назвал и других лиц, говорил о Савве Морозове и его субсидиях революции. Тогда жандармерия перестала вести игру, открыла свои карты и показала Шмиту полную запись того, что он говорил: за стеною «кабинета» сидели стенографы. По словам людей, интересовавшихся этой драмой, с этого момента Шмит и подвергся пытке. Но то была моральная пытка, самопытка. Его ужаснуло, что сделал он нечто навеки непоправимое: предал!
В последние дни в тюрьме до отправления меня этапом в Архангельскую губернию ему было предложено освобождение на поруки. Но через пять дней после этого предложения он был найден мертвым в одной из башен Бутырской тюрьмы...
Это выдумка, что при его похоронах будто произошла «большая политическая демонстрация», о которой говорит Большая Советская Энциклопедия. Ничего подобного не было, но в печати смерть Шмита была отмечена. Это сделал, в частности, пишущий эти строки в еженедельнике «Дело жизни» (1907, № 5). «На рассвете 26 февраля, — гласит сделанная мною заметка, — в казематах московских «бутырок» с перерезанной сонной артерией «нашли» труп товарища Николая Павловича Шмита. Арестованный в декабрьские дни в связи с вооруженным восстанием, Шмит в продолжение 14 месяцев находился в одиночном заключении, претерпевая все муки тюремного режима. Он умер, замученный жестокими преследованиями своих палачей, и на кладбище жертв российской революции выросла лишняя могила. В годовщину праздника освобождения пролетариат не забудет своих товарищей, павших в борьбе, и в их числе Николая Павловича Шмита».
И до сих пор остается невыясненным вопрос, покончил ли он жизнь самоубийством в Бутырской тюрьме или же был убит наемным убийцей.
Шмит от природы не был крепким человеком, и наследственность его была тяжкая. Моральный удар согнул его слабый организм. Разлагаемый мрачными угрызениями совести, Шмит превратился в комок нервов. Он перестал есть, спать. День и ночь мучаясь, он пришел к выводу, что загладить, хотя бы отчасти, свое преступление, свою вину, он может тем, что откажется от всего своего богатства и для блага народа передаст его революции. Об этом решении категорического характера он говорил своим сестрам, имевшим с ним свидание в тюрьме. Было ли им сделано прямое указание, что его имущество должно быть передано именно партии большевиков и только ей одной? Этого утверждать нельзя, но такое толкование было дано — заинтересованными в том людьми, интимно сблизившимися с сестрами Шмита.
Уточним, что же именно сообщил Шмит полиции: «Под арестом он дал показание, что передал Горькому на издание газеты «Новая жизнь» 15000 рублей и 20000 рублей на покупку оружия».
В конце 1906 года у него появились признаки психического расстройства. Его родственники, имея протекцию в влиятельных сферах, получили обещание, что Шмит будет освобожден на поруки семьи. Он знал об этом, но дождаться освобождения не пожелал. В феврале 1907 года в камере тюремной больницы, разбив окно, он крупным стекольным осколком перерезал себе горло.
У Шмита были две сестры (совершеннолетняя Екатерина и несовершеннолетняя Елизавета) и 15- летний брат.
