Маконочи был приговорен к порицанию и возмещению судебных издержек за то, что зажег свечи на простом столе. Литургия шутить не любит.
Итак, в один прекрасный день Урсус получил от трех ученых докторов письменный вызов в суд, который, к счастью, был вручен ему лично, так что он мог сохранить дело в тайне. Не говоря никому ни слова, он отправился по этому вызову, трепеща при мысли, что в его поведении что-то могло подать повод заподозрить его, Урсуса, в какой-то дерзости. Для него, столько раз советовавшего другим помалкивать, это было жестоким уроком. Garrule, sana te ipsum[205].
Три доктора — три официальных блюстителя законов — заседали в Бишопсгейте, в глубине зала первого этажа, в трех черных кожаных креслах. Над их головами стояли бюсты Миноса, Эака и Радаманта[206], перед ними — стол, в ногах — скамейка.
Войдя в зал в сопровождении степенного и строгого пристава и увидав ученых мужей, Урсус сразу же мысленно окрестил каждого из них именем того страшного судьи подземного царства, чье изображение красовалось у него над головой.
Первый из трех, Минос, официальный представитель богословия, знаком велел ему сесть на скамейку.
Урсус поклонился учтиво, то есть до земли, и, зная, что медведя можно задобрить медом, а доктора — латынью, произнес, почти не разгибая спины — из уважения к присутствующим:
— Tres faciunt capitulum[207].
И с опущенной головой (смирение обезоруживает) сел на скамейку.
Перед каждым из трех докторов лежала на столе папка с бумагами, которые они перелистывали.
Допрос начал Минос:
— Вы выступаете публично?
— Да, — ответил Урсус.
— По какому праву?
— Я — философ.
— Это еще не дает вам права.
— Кроме того, я — скоморох, — сказал Урсус.
— Это другое дело.
Урсус вздохнул с облегчением, но еле слышно. Минос продолжал:
— Как скоморох вы можете говорить, но как философ вы должны молчать.
— Постараюсь, — сказал Урсус.
И подумал: «Я могу говорить, но должен молчать. Сложная задача».
Он был сильно напуган.
Представитель богословия продолжал:
— Вы высказываете неблагонамеренные суждения. Вы оскорбляете религию. Вы отрицаете самые очевидные истины. Вы распространяете возмутительные заблуждения. Например, вы говорили, что девственность исключает материнство.
Урсус кротко поднял глаза.
— Я не говорил этого. Я только сказал, что материнство исключает девственность.
Минос задумался и пробормотал:
— В самом деле, это нечто прямо противоположное.
Это было одно и то же. Но первый удар был отражен.
Размышляя над ответом Урсуса, Минос погрузился в бездну собственного тупоумия, вследствие чего наступило молчание.
Официальный представитель истории, тот, которого Урсус мысленно назвал Радамантом, постарался прикрыть поражение Миноса, обратившись к Урсусу со следующими словами:
— Обвиняемый, всех ваших дерзостей и заблуждений не перечислить. Вы отрицали тот факт, что Фарсальская битва[208] была проиграна потому, что Брут и Кассий встретили по дороге негра.
— Я говорил, — пролепетал Урсус, — что это объясняется также тем, что Цезарь был более талантливым полководцем.
Представитель истории сразу перешел к мифологии:
— Вы оправдывали низости Актеона[209].
— Я полагаю, — осторожно возразил Урсус, — что увидеть обнаженную женщину не позор для мужчины.
— И вы заблуждаетесь, — строго заметил судья.
Радамант опять вернулся к истории:
— В связи с несчастьями, постигшими конницу Митридата [210], вы оспаривали всеми признанные свойства некоторых трав и растений. Вы утверждали, что от травы securiduca у лошадей не могут отвалиться подковы.
— Простите, — ответил Урсус, — я только говорил, что подобным свойством обладает лишь трава sferra-cavallo. Я не отрицаю достоинств ни в одном растении.
И вполголоса прибавил:
— И ни в одной женщине.
Последними словами Урсус хотел доказать самому себе, что, невзирая на свою тревогу, он не обезоружен. Несмотря на владевший им страх, Урсус не терял присутствия духа.
— Я настаиваю на этом, — продолжал Радамант. — Вы заявили, что Сципион[211] поступил глупо, когда, желая отворить ворота Карфагена, он прибегнул к траве Aethlopis, ибо, по вашему мнению, трава Aethlopis не обладает способностью взламывать замки.
— Я просто сказал, что он поступил бы лучше, если бы воспользовался травой Lunaria.
— Ну, это еще вопрос, — пробормотал Радамант, задетый в свою очередь.
И представитель истории умолк.
Представитель богословия Минос, придя в себя, снова стал допрашивать Урсуса. За это время он успел просмотреть тетрадь с заметками.
— Вы отнесли аурипигмент к мышьяковым соединениям и говорили, что аурипигмент может служить отравой. Библия отрицает это.
— Библия отрицает, — со вздохом возразил Урсус, — зато мышьяк доказывает.
Особа, которую Урсус мысленно называл Эаком и которая в качестве официального представителя медицины не проронила до сих пор ни слова, теперь вмешалась в разговор и, надменно полузакрыв глаза, с высоты своего величия поддержала Урсуса. Она изрекла:
— Ответ не глуп.
Урсус поблагодарил Эака самой льстивой улыбкой, на какую только был способен.
Минос сделал страшную гримасу.
— Продолжаю, — сказал он. — Отвечайте. Вы говорили, что неправда, будто василиск царствует над змеями под именем Кокатрикса.
— Ваше высокопреподобие, — промолвил Урсус, — я нисколько не хотел умалить славы василиска и даже утверждал, как нечто, не подлежащее сомнению, что у него человеческая голова.
— Допустим, — сурово возразил Минос, — но вы прибавили, что Пэрий видел одного василиска с головою сокола. Можете вы доказать это?
— С трудом, — ответил Урсус.
Здесь он почувствовал, что теряет почву под ногами.
Минос, воспользовавшись его замешательством, продолжал:
— Вы говорили, что еврей, перешедший в христианство, дурно пахнет.
— Но я прибавил, что христианин, перешедший в иудейство, издает зловоние.
Минос бросил взгляд на тетрадь с обличительными записями.
— Вы распространяете самые вздорные бредни. Вы говорили, будто Элиан[212] видел, как слон писал притчи.
