Том 12. Стихотворения

Я — филин, он — орел. И вот он в когти схвачен.
Я — низок, он — высок.
Я годовщины жду. И выбор мой удачен:
Свершится! Дайте срок!

Закрыв лицо плащом, я подымаюсь прямо
Или крадусь, как тень.
Всем ясно, кажется, как много будет срама
В тот светозарный день.

И вот клыки уже тихонько заскрипели
В предчувствии врага.
Спи крепче, Франция, на лавровой постели!
Ты так мне дорога!»

И вот, виясь ужом, чтоб со стеною слиться,
Он пробрался на двор
И тусклый свой фонарь от солнца Аустерлица
Зажег, полночный вор.

4

Ты вовремя пришел. Забыли о привычке
В пух разорять князей танцорки и певички.
Революционный пыл — лишь скуку вызвал он
Сегодняшних Памел, вчерашних Жаннетон.
Недавний Дон Жуан проснулся Гарпагоном,
Чей тощий кошелек не отличался звоном.
Дома игорные пустели. Спор газет
С исповедальнями свел клириков на нет;
От срочных векселей, посыпавшихся градом,
Былая набожность глядела тусклым взглядом.
Дрожал и жмуриться не поспевал Маньян,
И в церкви слышал смех смущенный Равиньян,
И кровных рысаков распродавали шлюхи.
Пришлось красавицам средь этакой разрухи
Знаваться с клячею унылой и хромой,
Трусить за тридцать су в полночный час домой.
Ползло отчаянье по стогнам Вавилона…
Но ты пришел, кулак! Ты поднялся, колонна!
Все здравствует, живет. Порядок мира тверд.
У фигурантки есть рачительный милорд.
Все счастливы: гусар, святоша и мошенник.
Запели девочки, им подтянул священник.

Возвеселимся же! Поздравим всех и вся!
Сойдутся старички, лист подписной неся,
Под пудрой и в жабо, к Мандрену на крылечко.
Фальстаф заварит пунш, Тартюф затеплит свечку.
А барабаны бьют. А во дворце сумбур.
Торопятся Парье, Монталамбер, Сибур.
Тролон — их лейб-лакей, Руэр — их обер-шлюха.
По части совести тут беспросветно глухо.
Слуга причастия и наглый банкомет —
Все приосанились. Любой открыто жмет.
Всех каторг и галер достойное собранье!
Но, в глубине души себя считая дрянью,
Стремятся к одному — лишь бы в сенат пролезть.
Верзилу цезаря опутала их лесть.
И цезарь в центре сел. Хвост веером распущен.
«Ну что же, господа? Мы станем всемогущи,
Христовым именем, как иезуит, клянясь!
Пусть это дурачье поверит слепо в нас, —
Наш вензель золотой везде восторжествует».
Пусть барабаны бьют, горнисты в трубы дуют!
Гнусавьте ектеньи, священники! У врат
Убежищ господа, любимого стократ,
Хоругви в вышину! Победа! Громче трубы!
Теперь, сударыни, прошу взглянуть на трупы!

5

Где? Всюду. Вон дворы, задворки, рвы, мосты,
Канавы, где Мопа прополоскал бинты;
По братским кладбищам, по ямам безобразным,
По улицам кривым, по тротуарам грязным
Вповалку брошены… Гремят по мостовой
Фургоны черные, и мерзостный конвой
Сопровождает их от Марсового поля.
И шепчется Париж о непосильной боли.
Стань заново, Монмартр, страдальческой горой,
Для новых мучеников сень свою открой —
Для всех расстрелянных, зарубленных, убитых,
Зарытых заживо и вовсе не зарытых!
Подлец их выставил открыто напоказ, —
Не испугался он стеклянных этих глаз,
Полуоткрытых ртов, кровоподтеков черных —
Под небом грозовым, на пустырях просторных.
Смотри же! Вот они, до ужаса кротки.