Том 12. Стихотворения

Султаны гвардии, слепительной как пламя,
Двор, где король бродяг себе нашел бы трон,
Храм биржи, где сгребешь в неделю миллион,
Венками юных дев обвитые солдаты,
Лакеев тысячи — все судьи, все аббаты
С их пляской мертвецов на золотых мешках;
Вот банк, пред саблею простершийся во прах,
Вот арсеналов мрак с их грудами снарядов,
Вот проповедей мед взамен газетных ядов;
Сенат и маршалы с их золотым шитьем;
Париж расчищенный; карет надменный гром,
Что к Лувру катятся с упряжкой восьмерною;
Дневные празднества, балы порой ночною;
Спектакли, игрища, иллюминаций вязь…
Ты — коротко сказать — бандиту продалась!

Что сохранила ты от прошлых достижений?
Французы прежние — как древних римлян тени:
О них мечтает лишь, стыдом пылая, внук.
Мир славу чтил твою, вставал на грозный звук
Твоих рожков — и он потребует отчета;
Тебе ж на цезаря таращиться охота
В кругу его Сенек — бесчисленных Ромье;
Ты счастлива внимать епископской семье,
Орущей: «Salvum fac imperatorem nostrum!»[11]
Покуда спит Нерон в своем гареме пестром
(И, верно, помянуть здесь надлежит шута!),
Твоя душа — как пес, отведавший хлыста;
Твой День Бастилии — под каблуком нахала,
Над кем еще вчера Европа хохотала;
Ты подвиги свои сама втоптала в прах,
И песнь Марсельская мертва в тупых губах,
И Поле Марсово — удел ворам карманным,
Твоим властителям — Фортулям и Маньянам,
Убийцам, чей плюмаж блистателен сверх мер,
Средь коих — Карреле и Канробер Макер.
Ты вся теперь — ничто: да, это факт бесспорный;
Успела ты забыть в покорности позорной,
Отцов, Бастилию сумевших разметать.
По воскресеньям ты в Куртиль спешишь — гулять;
Смеешься, пляшешь, пьешь, не устыдясь нимало,
Как девка пьяная в объятиях капрала.
Его пощечинам ты утеряла счет.
Идя назад, бульвар пересекая тот,
Где бойня столько дрог наполнила телами,
Где женщин, и детей, и стариков рядами
Пальба внезапная свалила возле стен, —
Ты свищешь «Тюрлюрет», поешь «Фаридонден»!

Что ж, падай, продолжай… Я одобряю это:
Ведь самый черный мрак — предшественник рассвета;
Ведь возрожденье — твой, о Франция, закон;
Ведь будет же твой стыд стократно искуплен!
Грядущему нужны гигантские усилья.
Ты, знавшая побед сверкающие крылья,
В повозку пьяного сатрапа впряжена.
Что ж, пусть: ты к чудесам теперь присуждена.
Мир в некий день тебя увидит вновь крылатой:
С твоим падением ты счет сведешь отплатой,
О Родина моя! Из пропасти твоей
Ты выйдешь, изменясь — и во сто раз светлей!
Да! Жизнь идет вперед, и мы увидим вскоре
Луч Завтра гордого в сегодняшнем позоре,
И, жрица гневная, ты, ниспровергнув гнет,
За каждый шаг назад шагнешь сто раз вперед!
Что ж, пяться, погрязай и падай, — одобряю!
Льсти повелителю, ласкай лакеев стаю!
В грязь, в грязь! Тролон? — Целуй! Барош? —
Сапог лижи!
Ведь близок день: зарей зардеют рубежи;
Ведь распрямишься ты, о мой народ согбенный,
И, точно ягуар, в ловушку заманенный,
В борьбе отчаянной, твоих падений ров
Ты мерой изберешь для высоты прыжков!

Я рад, я верю, — да! Но знаю: мир потратит
Немало времени, пока ты рявкнешь: «Хватит!»
В тебя, как в решето, бесследно все течет,
Но грозным в некий день проснешься ты, народ,
И всем предстанешь вдруг — преображенный, стойкий.
Ты из Империи — болота и помойки —
Блестящим вырвешься и, липкий сбросив ил,
Все в мире озаришь размахом мощных крыл!
И свалятся, звеня, короны с властелинов;
И папа, крест сорвав, тиару в страхе скинув,
Как волк, под кафедру забьется, весь дрожа;
Фемида гнусная, сподвижница ножа,
В ночь канет, в ужасе, чудовищем кровавым.
Глаза сиянием зажгутся величавым,
Рукоплескания до полюсов плеснут,
Все угнетенные отрадно вьюк стряхнут,
Победу ощутят и жизнь приветят хором, —
Лишь ты развей твой стыд по всем земным просторам!