И у живых спросить: «Чего вам, люди, надо?» Но что ж! Он был велик! Он сделал мир костром, Чтобы везде звучал его триумфов гром. Знамена по ветру, рев пушек, барабаны, Боев разнузданных смерчи и ураганы, Вкруг мертвых городов просторы пустырей, Пылающая сеть воинственных затей, Ряд маршалов: Тюренн с Бриссаком, с Люксамбуром, Разграбленный Куртре с раскромсанным Намюром, Брюссель пылающий и разоренный Фюрн, Кровь, обагрившая хрусталь озерных урн, Гент, Мастрихт, Гейдельберг, и Монмеди, и Брюгге, Резня на севере и бойни хряск на юге, Хрипящая в петле Европа под пятой — Вот что ему трофей вручило боевой, Лувр пеплом ублажив, обломками, гробами. Вздор — эти города, повергнутые в пламя, Земле напуганной кидающие свет; Вздор — слава громкая и ореол побед, Кровавым облаком приосенивший пашни; Вздор — схватки лютые и взорванные башни! Война, безумный конь, летевший за кордон Дробить копытами любой враждебный трон, — Вздор, чепуха; и вздор — кровавая отплата Народу Фландрии, сынам Палатината! В пороховом дыму топить просторы нив, Полками мертвецов их борозды покрыв, Грудь с грудью на скаку сшибая эскадроны, — Все это мелочь; вздор — рожков сигнальных стоны, Над площадями бомб и ядер ураган, И превзойденные Тимур и Чингисхан!.. Он сделал более: стал палачом у бога. Железом и огнем, благочестиво, строго, Народ свой возвратил католицизму он; И Рим апостольский доселе восхищен, Как убелил монарх, их разлучив со скверной, И души и сердца — для церкви правоверной, И также — черепа на скорбных площадях. Царит евангелье, не библия, в умах! Как он хорош — король в союзе с богом гневным! Как дивен горний меч в пылании вседневном! Чего не сделает христианин-король, Когда за бога мстит, карая эту голь, Что нагло вздумала по-своему молиться! Какое зрелище! Изгнание, темница; Пасторы, докторы — внушительный пример! — В цепях, под палками, за веслами галер; Мильон изгнанников, и тысяч сто убитых, И десять — заживо сожженных иль зарытых; У гордых базилик — стада еретиков В сорочках-саванах; повсюду строй костров На рынках городских — и хрип в дыму зловонном; Захваты, западни, кинжалы в сердце — сонным; Свирепая гроза судилищ роковых; Грудь женщины в клещах; у стариков седых Ломают голени железною дубиной; Убийство мечется, сопя ноздрею псиной; На отмели несет утопленных река; Сметает конница лачугу мужика; Пожар, грабеж, резня, насилье — без просвета; И пастырь Боссюэ благословляет это! О, благостный король, религии оплот, Как зверя дикого травивший свой народ! Да, коршуньём неслись, прислуживая трону, Ламуаньон к Вивье и Монревель к Турнону; Все было ужасом и бредом наяву: Душили в комнатах и резали в хлеву; Детей и матерей, что ко Христу взывали, В колодцы брошенных, камнями добивали; Дробили черепа священникам седым; Приканчивали вмиг прикладом удалым За прялкой бабушку и мать у колыбели. Невероятный век! Драгуны не робели Бичами женщин гнать, их догола раздев; Разврат изобретал, чем свой насытить гнев; Мечтала оргия о новых пытках; ромом Сам Саваоф пьянел, ревя небесным громом; Скакали чудища повсюду и кругом, Вскрыв девушке живот, патроны рвали в нем; Да, католичество веселым было тигром; Тартюф, клянясь Христом, манил де Сада к играм! Мерзейший фанатизм, безжалостность доктрин Покрыли Францию громадами руин. С распятьем в кулаке, с ножом в зубах, — не верил Ты в бога, Лувуа; и клык на бога щерил Ты, Летелье! Губить детей и стариков? Лишь недруг божий так злодействовать готов. И господу служить с кровавыми руками — Не значит ли его душить в сердцах, как в яме? Святоши эти все — не комья ль грязи той, Что в бога брошены с лопаты Сатаной? Вот чем блистал король! И кажется ли дивом, Что он «Великим» стал, придя за «Справедливым»? О, слава, что венцом отрубленных голов Как бы созвездием сверкнула для веков!
