Том 13. Стихотворения

Огонь сражения, чудовищен и лют,
Обуглил их — прямых, давно окоченевших
И черных среди трав, завянуть не успевших.
Снег белым саваном облепит всех зимой
Вот череп — как валун, холодный и слепой.
Рука сраженного — она еще готова
Зажатой шпагою пронзить кого-то снова.
За ночью ночь они, без речи и без глаз,
Оцепенелые, валяются сейчас.
И столько ран на них и рваных сухожилий,
Как будто лошади их рысью волочили.
Переползают их червяк и муравей.
Тела в земную твердь врастают — вглубь морей
Так погружается корабль, терпя крушенье.
Над бледными костьми и сумрак и гниенье,
Как Иезекииль изрек о мертвецах.
Они лежат везде — то в сабельных рубцах,
То в ранах ядерных, то в штыковых, багряных.
Над крошевом их тел в увечиях и ранах —
И моросящий дождь и ветер ледяной.

Завидую тому, кто пал за край родной!

1-е ЯНВАРЯ

О внуки, скажут вам, что дедушка когда-то
Вас обожал, что он был долгу верен свято,
Знал мало радостей и много горьких бед,
Что были вы детьми, когда был стар ваш дед;
Что он, добряк, не знал слов гнева и угрозы,
Что он покинул вас, лишь распустились розы,
И умер в дни весны беззлобным стариком,
Что в трудный, черный год, под вражеским огнем,
Через ночной Париж, где громыхали пушки,
Он пробирался к вам и нес с собой игрушки —
Паяцев, куколок, в корзинку уложив.
Вздохните же о нем в тени могильных ив…

ПИСЬМО К ЖЕНЩИНЕ (Отправлено воздушным шаром 10 января 1871 г.)

Париж сражается. Сейчас он весел, страшен,
В нем жив народ, жив мир, дух доблестью украшен.
Здесь каждый служит всем, не мысля о себе,
Хоть и без солнца мы, без помощи в борьбе.
Все будет хорошо, хоть сна у нас — ни тени.
Пусть публикует Шмитц пустые бюллетени —
Эсхила б иезуит так перевел, губя.
Семь франков — два яйца! Купил не для себя,
Для Жоржа моего и для малютки Жанны.
Мы ели лошадей, мышей — и было б странно
Иное: ведь Париж зажат в кольцо врагом.
Ковчегом Ноевым желудок свой зовем;
Нечистой, чистой там уже немало твари:
С собачиною кот, пигмей с колоссом в паре,
И крыса и осел там рядом со слоном.
Бульваров больше нет: срубили топором;
Уж Елисейские Поля горят в камине.
Мы дрогнем в холоде, всегда на окнах иней,
Не развести огня, чтоб высушить белье,
Рубашке смены нет. По вечерам в жилье
Доходит смутный гул из мрака городского.
Там движется толпа ворчливо и сурово:
То пенье долетит, то возглас боевой.
По Сене медленно плывут за строем строй
Обломки тяжких льдин; за канонеркой смелой,
Идущей среди них, след остается белый.
Живем ничем и всем, не клоним головы,
И на столе у нас, где голод ждет, увы,
Картофель — это царь, покоившийся в Крипте,
А луковица — бог, как некогда в Египте.
Угля нет, но зато наш хлеб черней в сто крат.
Без газа спит Париж, гасильником прижат.
С шести часов темно. Привыкли к гулу, вою,
Когда снаряд врага летит над головою.
Чернильницей давно осколок служит мне.
Но город-мученик не дрогнет в тишине,
И горожане здесь на страже у предместий;
Под пулями — отцы, мужья и братья вместе;
В военной форме все, окутаны плащом,
На жестких досках спят иль мокнут под дождем.
Да, Мольтке нас бомбит, сулит нам Бисмарк голод,
А все ж, как женщина, Париж и свеж и молод.
Весь обаяния и силы полный, он
С улыбкою глядит, мечтая, в небосклон,
Где голубь кружится с воздушным шаром рядом.