Том 13. Стихотворения

И ветер вопль стремит, и плещет пена вод,
И тяжкоарочный в тумане мост растет
Каким-то призраком расплывчатым и смутным
Под гордым рыцарем, над бегом бесприютным
Реки униженной; и в арках темнота —
Как триумфальные для статуи врата.

Внезапно в тишине, неведомо откуда,
Из непроглядной тьмы, где туч сгрудилась груда,
Где дремлет страшная, пустая глубина, —
Над этой статуей, томящейся без сна,
Глядящей, медное свое чело нахмуря,
В даль, в гробовой простор, где ночь, тоска и буря,
Раздался голос — чей? — из ледяных глубин:
«Узнай, на месте ли еще стоит твой сын?»

***

И если кто-нибудь бродил бы этой ночью
Над берегом пустым, где ветер треплет в клочья
Свет угасающий и дымный фонарей, —
Он услыхал бы там, средь облачных зыбей,
Что делают зимой Париж чернее чащи,
Какой-то странный звук, какой-то лязг рычащий,
Как бы бряцание огромных лат ночных.
И холод ужаса на позвонках своих
Он ощутил бы вдруг; его язык — признанья
Залепетал бы в ночь; испуг и содроганье
Вздыбили б волосы; зуб ляскнул бы во рту:
На пьедестале том, взнесенном в темноту,
Где в ветре яростном скопленье туч клубилось,
Внезапно статуя — о страх! — пошевелилась.

Ничто, ни даже медь сковать навек нельзя.

Король рванул узду; конь дрогнул, сталь грызя.
Тряхнуло землю; зыбь глубинная, глухая
Прошла, священные порталы сотрясая,
Веками чтимые, и в башнях прозвеня.

И мышцы напряглись у медного коня,
Круп задрожал; нога, застывшая согбенной
Над камнем в трещинах, где мох пророс зеленый,
Копытом грянула; с карниза сорвалась
Другая; всадник лоб понурил, в тьму вперясь;
Скакун, залязгавший суставами металла,
Ужасный, сдвинулся до края пьедестала
(Взор человеческий таких не знает грез!),
И, точно отыскав невидимый откос,
Неспешно статуя сошла с гранитной глыбы.

Проулки жуткие, где убивать могли бы,
Лавчонки, чердаки с их черной нищетой,
Строй бесконечных крыш, нависших над рекой
И отраженных в ней, пустые перекрестки,
Где днем толпа снует и слышен говор хлесткий,
Ряд ржавых вывесок, повисших на крюках,
Дворцы суровые с оградами в зубцах,
Вдоль берегов крутых шаланды на причале —
Все с изумлением пернатый шлем встречали,
Что и под бурею не шевельнет пером,
И, чуя под землей как бы кузнечный гром,
Покуда на часах старинной башни время
Не смело звон стряхнуть на городское темя,
Глядели, замерев, как в недрах тьмы идет
И близится, прямой, оцепенев как лед,
Вещая грохотом о гробовой победе,
Наездник бронзовый на скакуне из меди.

Река под арками лила свой плач в туман.

***

О, ужас внеземной! Идущий истукан!

Тяжелой поступи дивится мостовая.
Тень движется, скользит, закинув лоб, немая,
Окоченелый труп, — и стан ее и лик
Под бурей черных бездн не дрогнут ни на миг.
Закон полуночи нарушен этой тенью!
Внимая тяжкому и мерному движенью,
В безмолвии гробниц, в могилах ледяных
Скелеты привстают, дрожа, в гробах своих
И вопрошают ночь: «О, кто прошел? Что это?»
Сама смущенная, ночь не дает ответа.
Когда бы взор проник в то царство гнусных ям,
В их тайны мерзкие, он увидал бы там,
Как бьет фантомов дрожь пред явью невозможной: