Том 15. Дела и речи

Господа, прежде чем высказаться по существу, я не могу не повторить те возражения, которые были уже выдвинуты другими ораторами. При нынешних обстоятельствах, когда действует закон от 31 мая и когда более четырех миллионов избирателей вычеркнуты из списков (я не даю здесь оценку этому факту, ибо любые мои слова показались бы мне слишком слабыми, а вам — слишком сильными, но все же полагаю, что в конце концов этот факт встревожит вас и наведет на размышления), когда всеобщее избирательное право формально по-прежнему существует, а на деле уничтожено, — мы не можем не сказать авторам многочисленных предложений, которые вносятся с этой трибуны:

Чего вы хотите от нас?

О чем идет речь?

Чего вы требуете?

Чтобы был произведен пересмотр конституции?

Кем?

Носителем верховной власти?

Где же он?

Мы его не видим! Что с ним сделали? (Движение в зале.)

Как! Конституция была принята всеобщим голосованием, а вы хотите упразднить ее, ограничив право голоса?

Как! Вы хотите, чтобы привилегированная часть населения низвергла то, что воздвигла суверенная нация?

Как! Снова фикция «легальной страны» дерзко противопоставляется величественной действительности народовластия? И эту-то жалкую, пагубную фикцию вы желаете восстановить, реставрировать, хотите снова довериться ей?

До 1848 года говорить о «легальной стране» было неосмотрительно. После 1848 года — безумно! (Сильное волнение в зале.)

И еще одно: к чему может привести в существующей обстановке, пока не отменен закон от 31 мая, не отменен полностью и окончательно, вместе со всеми другими такого же рода и такого же назначения законами, которые следуют за ним и подкрепляют его: законом об ограничении книготорговли, законом против свободы собраний, законом против свободы печати, — к чему, спрашиваю я, может привести осуществление ваших предложений?

Чего вы ждете от них?

На что вы надеетесь?

Вы неминуемо потерпите поражение, натолкнувшись на устойчивое меньшинство, непоколебимо стоящее на страже народного суверенитета, меньшинство, ныне, по конституции, неприкосновенное и облеченное всеми правами большинства, меньшинство, которое, вернее сказать, само превратилось в большинство! Как! Не имея перед собой никакой реально достижимой цели — ибо никто, конечно, даже не собирается нарушать статью 111-ю, никто не замышляет преступления… (Движение в зале.) Как! Зная заранее, что в парламенте вы ничего добиться не можете, вы, называющие себя людьми практичными, положительными, серьезными и в своей скромности признающие только за самими собой право называться государственными деятелями, вы, повторяю я, не имея возможности ничего добиться парламентским путем, упорно настаиваете на прениях, столь острых и столь опасных? Ради чего? Ради бури самих прений? (Возгласы: «Браво! Браво!») Ради того, чтобы взбудоражить Францию, поднять волнение в массах, пробудить их гнев, парализовать деловую жизнь, умножить число банкротств, убить торговлю и промышленность! Ради забавы! (Сильнейшее волнение в зале.)

Ну что ж, партии порядка взбрело на ум учинить беспорядок — таков ее каприз! Она правит, у нее большинство в Собрании, ей нравится мутить страну, она ищет ссор, хочет пререканий — она у власти!

Пусть будет так!

Мы протестуем, ибо это — потеря времени, драгоценного времени, ибо это — серьезное нарушение общественного спокойствия. Однако если вам это нравится, если вы этого желаете — пусть ответственность за столь грубую ошибку падет на голову тех, кто так упорно хочет ее совершить. Что ж, поговорим.

Итак, обратимся к сущности дела. (Ропот справа. Крики: «Закрыть заседание!» Г-н Моле, сидящий в глубине зала, поднимается с места, пересекает весь амфитеатр, делает знак депутатам правого крыла и выходит. Никто не следует его примеру. Он возвращается. Слева смеются. Оратор продолжает.)

Господа! Я начну с заявления, что, несмотря ни на какие протесты достопочтенного господина де Фаллу, достопочтенного господина Беррье, достопочтенного господина де Бройля — протесты запоздалые и не способные зачеркнуть все то, что было сказано, написано и совершено за последние два года, — с моей точки зрения и, я уверен, с точки зрения большинства депутатов, сидящих с этой стороны (оратор указывает на левое крыло), ваш поход против французской республики — это поход против французской революции.

Да, господа, против французской революции в целом, начиная с того ее часа, который пробил в 1789 году, и по настоящее время. (Возгласы слева: «Правильно! Правильно! Так и есть!»)

Для нас не существует различий между революцией и республикой. Если только в мире есть логика, они неотделимы друг от друга. Революция — мать, республика — дочь. Революция — это народное движение, которое разлилось широким потоком, республика — это народное движение, которое отлилось в определенную форму. Республика — это утвердившаяся революция. (Возгласы одобрения.) Напрасно вы спорите против очевидности; Восемьдесят девятый год нельзя отделить от республики, как нельзя отделить зарю от солнца. (Выкрики справа. Возгласы «Браво!» слева.) Мы не принимаем ваших протестов. Ваш поход против республики мы расцениваем как поход против революции, и я во всяком случае так и намерен квалифицировать его перед всей страной. Нет, нас не обманешь! Не знаю, есть ли «маски» в этих стенах, как это было здесь сказано, но утверждаю, что дурачков тут не найдется. (Шум справа.)

Теперь перехожу к существу вопроса.

Господа! Предположим, что естественное и закономерное развитие событий, начиная с 1848 года, шло по правильному и мирному пути день ото дня растущей демократии и прогресса. Тогда, по истечении трех лет добросовестного испытания конституции, я понял бы, если бы сказали: конституция неполна. Она робка там, где ей следовало бы быть решительной. В ней множество оговорок и туманных формул. Ни одну из свобод она не провозглашает без ограничений. В вопросе о системе наказаний она знаменует прогресс лишь в том, что касается наказуемости политических преступлений. Она отменила смертную казнь лишь наполовину. Она по существу не исключает ни насилий со стороны исполнительной власти, ни цензуры на духовное творчество и разрешает полиции сковывать мыслителя и притеснять гражданина. Она не обеспечивает в полной мере ни личной свободы, ни свободы развития промышленности. (Возглас слева: «Так и есть!» Ропот справа.)

Она сохранила институт несменяемых судей, которые назначаются исполнительной властью, то есть сохранила правосудие, лишенное корней в народе. (Шум справа.)

Что означает этот ропот? Как! Вы делаете предметом обсуждения республику, а нам нельзя говорить о суде? Вы делаете предметом обсуждения народ, то есть самое высшее, а нам нельзя говорить о вещах значительно меньшего значения? Вы делаете предметом обсуждения самого носителя верховной власти, а нам нельзя говорить о судьях!

Председатель. Замечу вам, что дозволенное на этой неделе не будет дозволено на следующей; но уж так и быть: эта неделя — неделя терпимости.

Г-н де Пана. Неделя сатурналий…

Виктор Гюго. Господин председатель, то, что вы сказали сейчас, несерьезно. (Возгласы слева: «Превосходно!»)

Я продолжаю и настаиваю на сказанном мной. Я понял бы, если бы сказали: в конституции есть