Сегодня, в этот час, в ту самую минуту, когда я говорю, развертываются последние перипетии трагической борьбы; позор, постигший нас на Черном море, — очевидно, отзвук полного разгрома на Балтийском море; а поскольку, что ни говорите, такие народы, как Англия и Франция, не могут бесконечно и безнаказанно подвергать себя унижениям, развязку пытаются ускорить, идут на рискованный шаг. Граждане! Эта война не выдала свою тайну под Кронштадтом, раскроет ли она ее под Севастополем? Кто падет? Кто отслужит благодарственный молебен? Этого никто еще не знает. Но помните, изгнанники: что бы ни произошло, как бы ни обернулись события, деспотизм рушится и, рушась, раздавит либо Николая, либо Бонапарта. Это — я повторяю слова, которые сказал год назад, — это конец смертных мук Европы. Удар, наносимый в эту минуту, неизбежно вызовет спустя недолгое время падение одного из императоров — либо сибирского, либо кайенского, то есть обоих, ибо, валясь наземь, одна из двух подпор виселицы народов не может не увлечь за собой другую.
А что же тем временем делают оба деспота? Они улыбаются в бездумном спокойствии, упиваясь жалким всемогуществом человеческим. Они улыбаются грозному будущему! Они дремлют, убаюканные чудовищной, уродливой беспредельностью своего самодовольного полновластия; им даже не приходит фантазия приобрести ту незавидную личную славу, которая так легко достается монархам; их даже не заботят мучения исстрадавшихся масс, которые они именуют своими армиями. В то время как в угоду им и по их вине тысячи людей умирают на смрадных подстилках в холерных бараках; в то время как пылает Варна, дымится подожженная снарядами Одесса, горит на севере Кола, на юге Сулина, на Силистрию градом сыплются ядра и бомбы; в то время как в ответ на жестокости, учиненные в Синопе, совершаются зверства в Бомарзунде; в то время как взрываются пороховые башни, корабли, объятые огнем, гибнут в пучине, а покойницкие русских госпиталей завалены трупами; в то время как войска идут форсированным маршем по Добрудже, в то время как в Костенджи на них обрушиваются неслыханные бедствия, а на смертоносной стоянке в Карвалыке целые полки тают и гибнут, — что делают оба царя? Один наслаждается прохладой в летнем своем дворце, другой наслаждается морскими купаниями в Биаррице.
Нарушим этот сладостный покой.
О народы! Над сложными комбинациями, над интригами и сговорами, над происками дипломатов, над войнами, над всеми животрепещущими вопросами — турецким, греческим, русским, над всем тем, что делают или мечтают сделать монархи, — над всем этим кружат преступления.
Не дадим заглушить клич протеста, призывающий к возмездию; не дадим отвлечь нас от нашей великой цели. Все еще нужно твердить: Нерон здесь! Говорят, поколения быстро забывают. Так слушайте же! Жертвы произвола требуют от нас, мученики из глубины могил взывают к нам: во имя святости права, во имя чистоты совести человеческой — воскресим горестные воспоминания и будем без устали бередить эти раны в памяти всех и каждого!
О народы! Наш долг — неумолчно повторять грозный, мрачный обвинительный акт! В настоящее время самодержцы и тираны торжествуют на всем европейском континенте. Они засыпали картечью Палермо, засыпали картечью Брешию, Берлин, Вену, Париж; они учиняли расстрелы в Анконе, расстрелы в Болонье, расстрелы в Риме, расстрелы в Араде, расстрелы в Венсенне, расстрелы на Марсовом поле; они поставили виселицу в Пеште, эшафот в Милане, гильотину в Беле; они оборудовали плавучие тюрьмы, заполнили одиночные камеры, битком набили узниками казематы, снова использовали давно уже пустовавшие «каменные мешки»; они превратили пустыню в каторжную тюрьму; они призвали к себе на помощь снега Тобольска, лихорадку Ламбессы, тиф, свирепствующий на островке Мэр; они конфисковали, разоряли, секвестрировали, отбирали; они изгоняли, высылали, ссылали, под стражей отправляли людей на чужбину, разлучали их с родиной; и когда все это было сделано, когда они наступили пятой на грудь человечества и услышали его предсмертный хрип, они радостно воскликнули: «Кончено!»
А сейчас они веселятся на банкете в огромном зале. Вот они — победители, упоенные удачей, всемогущие; у каждого на голове корона, лавровый венок вокруг чела; это роскошный свадебный пир. Здесь сочетаются браком монархия и бандитизм, королевская власть и убийство из-за угла, божественное право и лживая присяга, все то, что они именуют августейшим, со всем тем, что мы называем гнусным; отвратительный и пышный союз; у подножья их тронов гремят фанфары; все измены и все подлости поют свадебную песнь. Да, деспоты торжествуют; да, деспоты ликуют; да, они и их приспешники, они и их сообщники, они и их придворные угодники, они и их придворные угодницы — все они горды, счастливы, довольны, сыты, раскормлены, все кичатся своей мишурной славой, — но что все это перед лицом извечной справедливости? Угнетенные народы, час возмездия близок! Присмотритесь к этому празднеству поближе: горят все лампионы и все люстры, неумолчно гремит оркестр, везде блестит золото, сверкают брильянты, колышутся плюмажи; холуи в парадных мундирах, холуи в сутанах, холуи в судейских мантиях простираются ниц; монархи, облаченные в пурпур, хохочут и поздравляют друг друга; но говорю вам — час пробьет; уже в глубине зала сгущается мрак, и — вы видите? — из этого грозного мрака позади пиршественных столов встает Революция, вся израненная, но живая, с печатью на устах, но страшная, и неотрывно глядит на вас, народы! Она простирает вперед свои окровавленные руки и грозно колышет над головами пирующих священные лоскуты — обрывки саванов погибших борцов!
ВОСТОЧНАЯ ВОЙНА
29 ноября 1854 года
Изгнанники!
Славная годовщина, которую мы празднуем сегодня, воскрешает в наших сердцах память о Польше; положение в Европе заставляет нас думать о ней в связи с современными событиями.
В каком смысле? Попытаюсь сказать вам об этом.
Но сперва рассмотрим это положение.
При той остроте, которую оно приобрело сейчас, и перед лицом предстоящих решающих событий необходимо точно установить факты.
Прежде всего покончим с неким заблуждением, почти всеобщим.
Благодаря темной пелене, которую французское правительство коварно набросило на возникновение этого дела, а английское правительство услужливо сгустило, сейчас в Англии, как и во Франции, зачинщиком Восточной войны, великого бедствия, постигшего весь континент, обычно объявляют императора Николая. Это ошибка. Восточная война — преступление, но в этом преступлении повинен отнюдь не Николай; у него их и без того хватает. Восстановим истину.
Выводы сделаем потом.
Граждане! Второго декабря 1851 года — ведь нужно всегда обращаться к этой дате, и покуда господин Бонапарт у власти, все события неизменно будут возникать из этого ужасного источника и все события, каковы бы они ни были, будут пропитаны его ядом и, следовательно, пагубны, отравлены, тлетворны, — итак, второго декабря господин Бонапарт сделал то, что всем вам известно. Он совершил преступление, воздвиг на нем трон и уселся на этот трон. Шиндерханнес объявил себя Кесарем; но Кесарю нужен Петр. Когда становишься императором, согласие народа не много значит; важно другое — согласие папы. Быть клятвопреступником, изменником, убийцей — еще не все: нужно вдобавок быть помазанным на царство. Бонапарт Великий был коронован папой. Бонапарт Малый захотел того же.
Весь вопрос был в том, согласится ли папа.
Императорского адъютанта, некоего де Котта, человека, вхожего в церковные круги, послали к Антонелли, этому Консальви нашего времени. Адъютант не достиг большого успеха. Пий VII освятил миропомазанием Маренго; Пий IX не решался освятить им бульвар Монмартр. Смешать с этой кровью и грязью древнее римское миро — дело серьезное. Папа состроил брезгливую мину; Бонапарт в затруднении. Что делать? К чему прибегнуть, чтобы уломать Пия IX? Как улещают девку? Как улещают папу? Подносят подарок. Вот как делается история.
Изгнанник Бьянки. Вот каковы нравы церкви!
Виктор Гюго
