разрекламированными средствами. На радость болезни мы одинаково лечим всех без разбору. Какой позор, какая глупость!
Основанная на опыте древняя медицина действительно не чета нашей. И это не пустые слова. Она хоть знала, что лекарства в виде пилюль, гранул и шариков ненадежны, и предписывала только жидкие препараты. И потом, сегодня каждый врач специализируется на чем-нибудь одном; окулисты, к примеру, обращают внимание только на глаза и, исцеляя их, со спокойной совестью отравляют все тело. Своим пилокарпином они расстроили здоровье многих людей! Другие борются с кожными заболеваниями, подавляют экзему у стариков, и те, вылечившись, впадают в детство или сходят с ума. Не понимают, что организм един, знай себе набрасываются на какой-нибудь орган в ущерб остальным. Все поставлено с ног на голову! А теперь еще мои уважаемые коллеги вконец запутались, увлекшись новыми снадобьями, которые они даже не умеют толком применять. Возьмем антипирин, этот один из немногих по-настоящему действенных препаратов давно уже синтезирован химиками. А кому из врачей известно, что, применяя антипирин, разведенный в холодной йодистой воде из Бондонно, в виде компресса, можно излечить рак — болезнь, которая считается неизлечимой? Невероятно, но это так!
— Думаешь, — перебил Дюрталь, — древние лечили лучше?
— Разумеется. Они прекрасно понимали, как важен точный состав лекарства и что снадобье нужно готовить без обмана. Впрочем, старик Амбруаз Паре вряд ли добивался серьезных успехов, предписывая пациентам носить сухие лечебные порошки в мешочках различной формы в зависимости от природы болезни: мешочек делался в виде головного убора, если болела голова, в виде волынки, если болел желудок, в виде бычьего языка, если селезенка! Его утверждения, что он исцеляет желудочные боли наложением порошка из алых роз, коралла, мастики, полыни, мяты, мускатного ореха и аниса, — по меньшей мере выдумка. Но он применял и другие методы и часто излечивал больных, потому что владел ныне утраченным знанием лекарственных трав.
Современные врачи пожимают плечами, когда им толкуют об Амбруазе Паре.{38} Но они высмеивали и алхимиков, утверждавших, что золото врачует недуги; это не мешает им теперь пользоваться различными дозами порошкообразного золота и его солей. Против бледной немочи применяют активированную мышьяково-кислую соль золота, против сифилиса — солянокислую, против аменореи и золотухи — цианистую, а при застарелых язвах — хлориды натрия и золота.
Поверь, так противно быть врачом, даром что я дипломированный специалист и трудился в больницах, а по сути мне ох как далеко до простых деревенских знахарей, ведущих уединенный образ жизни, ведь они разбираются в травах не в пример лучше меня.
— А гомеопатия?
— У нее есть свои хорошие и дурные стороны. Гомеопатические средства лишь временно облегчают боль, иногда подавляют болезнь, но при острых заболеваниях они бессильны, как и система Маттеи, совершенно беспомощная в тяжелых случаях. Однако гомеопатия полезна как выжидательная мера, как вспомогательный прием. Гомеопатические препараты, очищающие кровь и лимфу, с их противозолотушным, сосудорасширяющим, противоопухолевым действием порой излечивают болезни, перед которыми пасуют другие лекарства. Например, гомеопатия дает больному, перекормленному йодистым калием, время передохнуть, прийти в себя, восстановить силы, прежде чем он снова обратится к йодистым препаратам.
Добавлю, что острые боли, не поддающиеся даже хлороформу и морфию, зачастую утишает зеленое электричество. Спросишь, из каких ингредиентов состоит это самое зеленое электричество? Не имею ни малейшего представления. Маттеи заявляет, что в своих пилюлях и жидкостях ему удалось закрепить электрические свойства некоторых растений, но он никогда не раскрывал состава, только рассказывал всякие байки. Любопытно все же, что это лекарство, открытое графом, католиком и представителем латинской расы, пользуется особенным успехом у протестантских пасторов, которые с непроходимой тупостью обставляют высокопарной болтовней свои врачебные эксперименты. Уверен, все эти системы лечения — сущий вздор. На самом деле врачи действуют наугад; и все же при известном опыте и изрядной доле везения нам иногда удается кое-кого спасать. Вот так, друг мой. Впрочем, оставим это, лучше скажи, что у тебя нового.
— Да ничего. Новости скорее у тебя, ведь мы не виделись больше недели.
— Я обхожу больных — их сейчас невероятно много. Кстати, я навещал Шантелува, он оправился от приступа подагры. Так он жалуется, что ты их совсем забыл, а его жена без умолку говорила о твоих книгах и о тебе — я и не подозревал, что она твоя поклонница, особенно ей понравится твой последний роман. Госпожа Шантелув обычно такая сдержанная, а тут разошлась — по-моему, она порядком увлечена тобой. Ты что? — в изумлении спросил он, видя, что Дюрталь покраснел.
— Ничего, у меня дела, мне пора, до свиданья.
— Что-нибудь случилось?
— Да нет, уверяю тебя.
Дез Эрми не стал настаивать, только сказал:
— Хочу показать тебе одну вещь.
Он отвел Дюрталя на кухню: у окна висела великолепная баранья нога.
— Тут поддувает, так что до завтра она не протухнет. Мы съедим ее у Каре в компании с астрологом Жевинже. Никто, кроме меня, не умеет готовить баранью ногу по-английски, я буду стряпать сам, поэтому не смогу за тобой зайти. Увидишь меня в башне в поварском облачении.
На улице Дюрталь вздохнул. Не сон ли это? Выходит, незнакомка — жена Шантелува. Нет, не может быть! Она не обращала на него ни малейшего внимания, бывала молчалива, холодна, но почему в таком случае ей вдруг вздумалось заговорить обо мне с Дез Эрми?
Для нее было проще простого пригласить его к себе, ведь они знакомы. К чему затевать эту нелепую переписку да еще подписываться «Г. Мобель»?
«Г., — подумал вдруг Дюрталь, — ведь госпожу Шантелув зовут Гиацинтой — мальчишеское имя, которое ей так идет. Дом ее — на улице Баньо, недалеко от почты на улице Литре. Госпожа Шантелув — белокура, у нее есть горничная, и она ревностная католичка — все сходится!»
И тут почти одновременно Дюрталь испытал один за другим два совершенно различных чувства.
Сначала разочарование, потому что незнакомка нравилась ему больше. Никогда госпоже Шантелув не сравниться с той, чей образ он себе нарисовал, никогда не будет у нее тех странно изысканных черт, того печально надменного лица, той нервно порывистой поступи.
Да и то, что он, оказывается, знал незнакомку, расхолаживало Дюрталя, возвращало с небес на землю; доступность встречи сводила на нет все его мечтания.
Но потом он все же обрадовался. Ведь он мог нарваться на женщину старую, уродливую, а Гиацинта — он теперь называл ее по имени — выглядела очень соблазнительно. Ей самое большее тридцать три. Не красивая, нет, но своеобразная — хрупкая гибкая блондинка с неявными формами, тонкая в кости, она казалась более худощавой, чем была на самом деле. Лицо ее розовато-молочного цвета с тускло-голубым отливом, как у рисовой водки, было далеко от классических канонов, его портил слишком большой нос, но губы — алые, чувственные, из-под них поблескивали безукоризненной белизны зубы.
Удивительное обаяние, обманчивую загадочность придавали этой женщине глаза — как бы пепельные, переменчивые, часто моргающие близорукие глаза, во взгляде которых обычно читалось смиренное приятие прозы жизни, однако порой ее зрачки становились мутными, подобно илистой воде, и тогда на поверхности мерцали серебристые искорки. В туманной глубине этих глаз поочередно мелькали печаль, опустошенность, капризная истома, ледяное высокомерие. Дюрталь хорошо помнил, что ему уже приходилось отступать перед их тайной.
И все-таки, если подумать, страстные письма никак не вязались с внешностью этой женщины. Гиацинта прекрасно владела собой и всегда выглядела отстраненно спокойной и какой-то не от мира сего. Дюрталю пришли на память вечера, проведенные в ее доме; она, казалось, внимательно прислушивалась к разговорам, но сама вступала в них редко; улыбаясь гостям, она никого близко к себе не подпускала.
«В общем, — сказал себе Дюрталь, — какое-то странное раздвоение: с одной стороны, видимой всем, светская дама, осмотрительная, сдержанная хозяйка салона, с другой — сокрытой ото всех, мечтательно-
