раз их высмеивали комедийные актеры. Позволю себе заметить, что и в моей стране мы сталкиваемся с тем же самым. И как знать, может, у нас встречаются типажи и похуже. Но мы родились с сознанием неизбежности и естественности принципа уважения старших. И на наш взгляд, мы просто обязаны служить им независимо от их характера и душевных качеств; и не надо поднимать шум из-за сварливых тёщ.
Прочитав мои рассуждения на эту щепетильную тему, житель Запада, возможно, решит, что в Китае между старыми и молодыми существует непреодолимый барьер. На самом деле мы чувствуем себя куда счастливее, когда все поколения собираются вместе. На таких задушевных встречах никто не думает о возрасте – счастливы все. У пожилых нет страха, что их оскорбят, пренебрежительно назвав стариками, а молодые не демонстрируют свою гордыню: «Ах какие мы удалые!»
Я хорошо помню, как моя бабушка частенько приходила в наш сад окинуть взором общество, когда брат или сестра собирали друзей. Она всегда задорно смеялась и говорила: «Ага, вы здесь, достаточно ли еды и напитков? Я могу приготовить вам все, что захотите. Надеюсь, вам хорошо у нас и вы весело проводите время. Ага…» Потом она могла поболтать немного с кем-нибудь из гостей. Мы знали, что бабушка любит хорошее вино, и молодые обязательно предлагали ей несколько чашечек легкого китайского вина. То был жест уважения. Стоило ей осушить их, раздавался веселый смех и одобрительные возгласы. Порой она могла подтрунить над каким-нибудь юным гостем: «Не пора ли тебе жениться?» После чего произносила, например, такую тираду: «Ну пора мне покинуть вас, какое вам удовольствие общаться со старой занудой. Пойду поищу компанию людей моего возраста. Ха-Ха!» А иногда она приводила с собой друзей своего поколения поиграть с нами, молодыми. Я никогда не чувствовал, что между нами есть какой- то барьер. Но хотел бы сделать акцент вот на чем. Я не пытаюсь убедить моих английских друзей в прелести преклонных лет. Я всего лишь хочу, чтобы они не чувствовали себя оскорбленными, если я вдруг скажу кому-нибудь: «О, вы становитесь старше!» Я бы со своей стороны воспринял это замечание как комплимент. Впрочем я знаком с пословицей: «В чужой монастырь со своим уставом не ходят». Наверное, я неправ, но что делать, порой говорю предварительно не подумав. Не зря же всегда мечтал я о седой бороде и сверкающей лысине…
Хотя мы не возражаем против старения естественным путем, но все-таки хотели бы прожить долгую жизнь. Есть много символов долголетия в китайском искусстве. Немало у нас и преданий о тех, кто искал эликсир бессмертия.
Во втором веке нашей эры жил император, который решил, что принес своей империи мир и процветание. Обладая абсолютной властью, он мог себе позволить все, что хотел, но его огорчало, что законы природы никогда не позволят ему перейти определенный возрастной рубеж. Он стал искать пути к долголетию, позвал к себе в советники самых достойных священнослужителей и мудрецов. Они изобрели специальное лекарство – некую пилюлю, которая давала возможность тому, кто ее проглотит, жить долгие годы. Изготовление этого лекарства требовало много времени и очень дорогих материалов, и лишь император мог позволить себе такие затраты. Пилюлю хранили во дворце. А указ императора гласил: «Всякий, кто осмелится взять это лекарство, будет предан смерти». Но один из главных министров по имени Тунфан Шо, кстати самый великий юморист в истории Китая, украл пилюлю и проглотил ее. Его, конечно, поймали, и он был приговорен к смерти. Настал горестный час. Но по мере того, как Тунфан Шо приближался к месту казни, все громче и громче раздавался его смех. Наконец его услышал император и потребовал объяснений. И вот что он услышал. «Нет правды в этом лекарстве, – сказал Тунфан Шо, – утверждали, что тот, кто проглотит пилюлю, будет жить долго. И вот я это сделал, но смерть, напротив, пришла даже раньше срока, отпущенного природой». Император вздохнул и отпустил министра, осознав, что чтобы обрести долголетие, одного желания недостаточно.
Тунфан Шо, самый знаменитый юморист в истории Китая
Однажды я узнал, что известный ученый предложил рецепт долгой жизни: две порции терпения, две порции честности, две порции отсутствия тревог, три порции самодостаточности, все это смешать и запить одной порцией доброго вина! И хотя моя старость придет не скоро, я уже сейчас могу представить себе, какую радость может принести преклонный возраст.
Похвальное слово друзьям Китая
В предыдущих главах я неоднократно упоминал моих лондонских друзей и о некоторых из них хотел бы рассказать более подробно в знак благодарности и восхищения. Я не так уж часто хожу на банкеты, приемы, в клубы и поэтому, вероятно, упустил немало возможностей подружиться с разными людьми. Правда, мне нравится посещать публичные лекции экспертов. Однако истинная дружба редко вырастает из восхищения, которое мне было бы сложно выразить. Куда чаще она вспыхивает вдруг, благодаря каким-то случайным обстоятельствам, и ее развитию способствует сходство вкусов и характеров.
Сэр Джеймс Стюарт Локкарт и сэр Реджинальд Джонстон – известные синологи, которые прославились своими глубокими знаниями Китая. Первый рекомендовал меня преподавать китайский языке [35] в колледже восточных исследований. Со вторым у меня всегда были интересные беседы о китайской литературе и поэзии. Он возглавлял дальневосточный факультет в этом колледже и был, кстати, верным почитателем гор и рек, столь чтимых нашими писателями и художниками. Он знает наш язык лучше, чем любой другой англичанин из тех, с кем меня свела судьба. И мы нередко говорили с ним по-китайски, особенно на литературные темы, ведь некоторые поэтические образы невозможно перевести на другой язык. Я посещал сэра Джеймса по утрам каждую субботу, и мы обсуждали с ним китайские тексты, над которыми он работал. Он не мыслил себя без ежедневного чтения китайских текстов, хотя ему и было около восьмидесяти. Это был человек необыкновенной индивидуальности. Обладая глубокими знаниями, он всегда жаждал узнать новое и любил посмеяться над собственной неосведомленностью. У него было прекрасное чувство юмора. А ведь иной узко мыслящий человек кичится своими знаниями и убежден, что никто не сравнится с ним. Ему все время кажется, что он достоин большего, и всю жизнь он завидует другим. Мне же кажется, что я только начал учиться. В Китае мной владела тревога: смогу ли когда-нибудь дойти до самых глубин китайского языка, огромного, как океан. Теперь в Лондоне я узнаю все больше и больше о мире, и моя тревога только растет. Но два моих великих друга внушили мне простую мысль: учиться надо беспрерывно, не останавливаясь ни на минуту, даже в преклонном возрасте. Оба покинули этот мир совсем недавно. Я вынужден был уйти из колледжа, где преподавал четыре года, тем самым словно перевернул еще одну страницу моей жизни. Теперь я намерен начать новый этап познания истинной жизни. В память о них.
Роджера Фрая я знал не столь хорошо и все-таки впечатления об этом человеке ярки в моей памяти. Случилось так, что господин Винкворт организовал в Национальной галерее встречу с ним одного известного художника из Китая, на которой мне было позволено присутствовать. Когда мы пришли в галерею, Фрай сидел перед автопортретом Рембрандта и копировал его. Увидев нас, он улыбнулся и пожал нам руки. Китайский художник хорошо знал французский язык, и они стали разговаривать по- французски. Затем Фрай перелистал – страницу за страницей – книгу репродукций работ художника и вдруг остановился на рисунке лошади, воскликнув. «Вот то, что мне правится!» Я оценил, с каким умилением он разглядывал рисунок, потому что и меня он не оставил равнодушным. В этом человеке была какая-то магия: его лицо, жесты притягивали, и я с удовольствием их изучал. Он сказал моему другу лишь несколько слов, большую часть времени мы молчали, но я сразу почувствовал, что между нами без ненужных слов возникло взаимопонимание. То было одно из великих мгновений, память о котором подернута светлой дымкой, ощущением чего-то неразгаданного. Я всегда думал, что истинное понимание не лежит на поверхности и его нельзя объяснить обычными словами, и, как знать, порой лучше просто молчать. Мы смотрели на автопортрет Рембрандта, который копировал Фрай. Он обратил наше внимание на те места, которые, на его взгляд, ему не удались. Я чувствовал благородную силу автопортрета Рембрандта, она ощущалась и в копии. Я всегда любил эту картину. Когда бы я ни приходил в Национальную галерею, я всегда подолгу стоял
