самое место над левым грудным соском, которое слуга забыл прикрыть. Пика вышла из его тела над правым соском. Причина его опасения в том, что божественная воля допустила совершиться удивительному, так же как и рана его случилась оттого, что Аллах, да будет ему слава, предопределил нечто удивительное.
В этот же день мой отец, да помилует его Аллах, ударил копьем одного рыцаря. Он потянул в сторону лошадь и, согнув руку с копьем, вытянул его из тела раненого. «Я почувствовал, – рассказывал он мне, – как что-то укололо меня в кисть. Я думал, что это происходит от раскаленных пластинок моего панциря, но копье выпало у меня из руки. Я поднял его, и оказалось, что я ранен в руку и она расслаблена, так как некоторые сухожилия рассечены».
Я был при нем, да помилует его Аллах, когда Зейд, хирург, лечил его рану, а над его головой стоял слуга. Мой отец сказал: «О Зейд, вытащи этот камешек из раны». Хирург ничего ему не ответил, и отец повторил: «О Зейд, разве ты не видишь этого камешка, что не вынимаешь его из раны?» Когда это надоело Зейду, он сказал: «Где же камешек? Это кончик сухожилия, которое разорвано». А сухожилие было действительно бело и похоже на камешек из камней Евфрата.
В этот день отец получил еще одну рану, но Аллах хранил его, пока он не умер на своей постели в понедельник восьмого рамадана пятьсот тридцать первого года [145] , да помилует его Аллах.
Он писал красивым почерком, и рана в руку не изменила его. Он ничего не переписывал, кроме Корана. Однажды я спросил его: «О господин мой, сколько ты списал списков?» – «Придет время, узнаете», – ответил он. Когда перед ним предстала смерть, он сказал: «В этом сундуке лежат списки, и для каждого из них я написал разные заключения. Положите их, эти списки, [106] мне под голову в могилу». Мы их сосчитали, и оказалось сорок три списка.
Отец написал столько же заключений, сколько было списков. Одно из них, очень объемистое, он разукрасил золотом. В нем излагались коранические науки: разночтения, редкие слова, арабские обороты, отменяющие и отмененные стихи [146], толкования, причины ниспослания Корана и его законы. Все это было написано чернилами, голубой и красной краской. Это заключение было озаглавлено: «Большой комментарий». Отец написал золотом еще другое заключение, без толкования. Остальные заключения были написаны простыми чернилами, но десятые и пятые части Корана, начала стихов, сур и всех тридцати двух частей отмечались золотом.
Упоминание об этих подробностях в моей книге не вызывалось необходимостью, и я вспомнил про них только для того, чтобы тот, кто будет ее читать, призвал на моего отца милость Аллаха.
Возвращаюсь к предшествующему рассказу. В этот же день слуга моего дяди Изз ад-Даула Абу- ль-Мурхафа Насра [147], да помилует его Аллах, по имени Муваффак ад-Даула Шим‘ун, получил опасную рану; он принял ее на себя, защищая другого моего дядю, Изз ад-Дина Абу-ль-Асакир-султана, да помилует его Аллах. Случилось, что мой дядя впоследствии послал его гонцом в Алеппо к правителю Рудвану, сыну Тадж ад-Даула Тутуша [148]. Когда Шим‘ун предстал перед ним, Рудван сказал своим слугам: «Пусть бы таковы были слуги и все честные люди по отношению к своим господам». Затем он обратился к Шим‘уну: «Расскажи им о том, что произошло с тобой в дни моего, отца и что ты сделал с твоим господином». – «О господин наш! – [107] сказал Шим‘ун. – Я участвовал вчера в бою вместе со своим господином. На него бросился один всадник, намереваясь ударить его копьем. Я встал тогда между ними, чтобы выкупить моего господина своей душой. Рыцарь ударил меня копьем и сломал у меня два ребра. Клянусь твоей милостью, они у меня в корзине». – «Клянусь Аллахом, – воскликнул правитель Рудван, – я не отпущу тебя, пока ты не пошлешь принести эту корзину с ребрами!» Шим‘ун остался у него и послал принести корзину, в которой действительно лежали две кости из его ребер. Рудван очень удивился этому и сказал своим приближенным: «Поступайте так же, служа мне».
А происшествие, случившееся во дни отца Рудвана Тадж ад-Даула, о котором Рудван спрашивал Шим‘уна, было такого рода.
Мой дед Садид аль-Мульк Абу-ль-Хасан Али ибн Мукаллад ибн Наср ибн Мункыз [149], да помилует его Аллах, послал своего сына Изз ад-Даула Насра, да помилует его Аллах, на службу к Тадж ад-Даула, который расположился лагерем в окрестностях Алеппо [150]. Однако Тадж ад-Даула схватил моего дядю, заточил и поставил людей сторожить его [151]. К нему никто не входил, кроме его слуги, этого самого Шим‘уна, а сторожа оставались вокруг палатки. Мой дядя написал своему отцу, да помилует их обоих Аллах, чтобы он прислал ему в такую-то ночь (он точно указал ее) нескольких его товарищей, которых назвал по именам, и лошадей, которых надо было привести в определенное место. Когда настала указанная ночь, Шим‘ун вошел к своему господину и снял свою одежду, тот надел ее и вышел ночью на глазах сторожей, и они его даже не заподозрили. Мой дядя пошел к своим товарищам, сел на коня и уехал, а Шим‘ун проспал на его ложе. Шим‘ун обыкновенно приходил к дяде на заре, ко времени омовения [108] (мои дядя был один из тех аскетов, что простаивают ночи, читая книгу великого Аллаха).
Когда настало утро и сторожа увидели, что Шим‘ун не прошел, как обычно, в палатку, они сами вошли туда и увидали там Шим‘уна, а Изз ад-Даула уже скрылся. Они донесли об этом Тадж ад-Даула. Он велел привести Шим‘уна и, когда тот явился к нему, спросил: «Как ты это сделал?» Он ответил: «Я дал господину свою одежду, которую тот надел и ушел, а я проспал на его ложе». – «И ты не боялся, что я велю отрубить тебе голову?» – воскликнул правитель. «О господин мой, – отвечал Шим‘ун, – если ты отрубишь мне голову, а мой господин спасется и возвратится домой, я буду счастлив. Не для того ли он купил и воспитал меня, чтобы я пожертвовал за него жизнью?»
Тогда Тадж ад-Даула, да помилует его Аллах, сказал своему хаджибу [152]: «Отдай этому слуге лошадь его господина, его вьючных животных, палатки и все его вещи». Он отправил Шим‘уна вслед за господином и не питал против него злобы и гнева за то, что он сделал, служа своему господину. Это и есть тот случай, о котором Рудван сказал: «Расскажи моим приближенным о том, что ты сделал со своим господином в дни моего отца».
Возвращаюсь к предшествовавшему рассказу о войне с Ибн Мула‘ибом, о которой я уже упоминал. Мой дядя Изз ад-Даула, да помилует его Аллах, получил в этот день несколько ран. Один из ударов копья попал ему в нижнее веко со стороны внутреннего уголка глаза. Копье проникло от уголка до края глаза. Веко было совсем сорвано и висело на кончике кожи у края глаза. Глаз качался без всякой опоры, потому что только веки поддерживают глаз. Хирург зашил и залечил глав, и он стал таким же, как и прежде, так что раненый глаз, нельзя было отличить от здорового.
Мой дядя и отец, да помилует их обоих Аллах, были самыми храбрыми из своего народа. Я видел, как они однажды выехали на охоту с соколами около Телль-Мильха [153] , [109] где было много водяных птиц. Внезапно войско Триполи сделало набег на наш город. Франки остановились против него, а мы повернули назад. Мой отец еще не оправился после болезни, дядя же во главе незначительного отряда двинулся вперед навстречу франкам. Он переправился через реку вброд, на виду у франков. Мой отец поехал вперед, пустив коня рысью. Я, тогда еще почти мальчик [154], следовал за ним. Отец держал в руке айву и посасывал ее. Когда мы приблизились к франкам, он сказал мне: «Ступай и войдя в город со стороны плотины». Сам же он перешел реку напротив франков.
В другой раз я видел его, когда на нас сделала набег конница Махмуда ибн Караджи [155]. Мы были на некотором расстоянии от города, а всадники Махмуда оказались ближе к нему. Я присутствовал при сражении и сам участвовал в бою. Я надел кольчугу, сел на лошадь и взял копье. Отец же, да помилует его Аллах, ехал на муле. Я спросил его: «О господин мой, разве ты не сядешь на коня?» – «Сяду», – отвечал он, но продолжал ехать, как прежде, не волнуясь и не торопясь. Я боялся за него и приставал к нему, чтобы он сел на коня. Наконец мы достигли города, а он все ехал на своем муле. Когда враги ушли и мы оказались в безопасности, я сказал отцу: «О господин мой, ты видел, что враг находится между нами и городом, и не садился на какую-нибудь запасную лошадь. Я говорил тебе, а ты не слушал». – «Дитя мое, – отвечал он мне, – в моем гороскопе сказано, что мне не суждено испугаться».
Мой отец, да помилует его Аллах, был весьма сведущ в звездах, несмотря на свою богобоязненность, благочестие, вечный пост и чтение Корана. Он усиленно побуждал меня изучать науку о
