были купцы из жителей Кафартаба, путешествовавшие в Багдад и другие страны. У Музаффара сделалась большая грыжа, которая его утомляла. Он проезжал с караваном через ас-Самаву в Багдад. Караван остановился у одного из бедуинских становищ, и их угостили птицами, которых сварили для них. Братья поужинали и легли спать. Музаффар проснулся и, разбудив попутчика, который был около него, сказал ему: «Я сплю или бодрствую?» – «Бодрствуешь, – ответил попутчик. – Если бы ты спал, ты бы не разговаривал». – «Моя грыжа исчезла, – воскликнул Музаффар, – и от нее не осталось следа!» Сосед взглянул на него, и оказалось, что он так же здоров, как другие. Когда наступило утро, они опросили бедуинов, которые приютили их, чем они их накормили. «Вы остановились у нас, – ответили бедуины, – когда наши животные были уведены на пастбища. Тогда мы вышли, поймали молодых воронят и сварили их для вас».
Когда купцы приехали в Багдад, они пошли в больницу и рассказали начальнику ее эту историю. Он [276] послал достать молодых воронят и кормил ими тех, у кого была эта болезнь, но это не принесло пользы и не произвело никакого действия. Тогда он сказал: «Воронята, которых он съел, получали от отца в пищу гадюк, и этим объясняется их полезность».
Вот еще один похожий случай. Один человек пришел к врачу Юханне ибн Ботлану [27], знаменитому своей опытностью, который был в своей лавке в Алеппо. Пришедший пожаловался ему на свою болезнь. Врач взглянул на него и увидел, что у него развилась водянка. Его туловище раздулось, шея похудела, и цвет лица изменился. Врач сказал ему: «О сынок, клянусь Аллахом, у меня нет для тебя средства, и лечение на тебя не подействует». Больной ушел, а через некоторое время он опять проходил мимо Ибн Ботлана, сидевшего в своей лавке. Его болезнь прошла, тело похудело, и все состояние стало хорошим.
Ибн Ботлан позвал его и сказал: «Это ты приходил ко мне некоторое время тому назад? У тебя была водянка, и твое туловище раздулось, а шея похудела. Я еще сказал тебе: „Нет у меня для тебя средства“. – „Да, это так“, – сказал этот человек. „Чем же это ты лечился, что твоя болезнь прошла?“ – спросил Ибн Ботлан. „Клянусь Аллахом, я ничем не лечился, – ответил человек. – Я бедняк. у меня нет ничего, и за мной некому ходить, кроме матери, слабой старухи. У нее был в кувшине уксус, и она каждый день наливала мне его на хлеб“. – „Осталось у тебя еще немного этого уксуса?“ – спросил Ибн Ботлан. „Да“, – ответил тот человек. „Пойдем со мной, покажи мне кувшин, в котором налит уисус“, – сказал врач. Человек пошел с ним в свой дом и показал ему кувшин с уксусом; Ибн Ботлан вылил из него весь уксус и нашел на дне кувшина двух гадюк, успевших уже разложиться. «О сынок, – сказал Ибн Ботлан, – никто не мог излечить тебя до полного выздоровления уксусом, в котором были гадюки, [277] кроме Аллаха, да будет он возвеличен и прославлен!»
У этого Ибн Ботлана бывали удивительно удачные способы в лечении. Вот пример.
Один человек пришел к нему, когда он был в своей лавке в Алеппо. У этого человека пропал голос, и его едва понимали, когда он говорил.
«Каково твое ремесло?» – спросил его Ибн Ботлан, и больной ответил: «Я делаю сита». – «Принеси мне полритля крепкого уксуса», – приказал врач. Тот принес уксус, и Ибн Ботлан сказал. «Выпей его». Больной выпил и присел на минутку. На него напала тошнота, и он изверг с уксусом много грязи. После этого его горло прочистилось, и голос восстановился.
Ибн Ботлан сказал тогда своему сыну и ученикам: «Не лечите никого этим лекарствам, вы убьете больного. В пищеводе этого человека задержались частички пыли из сита, и ничто не могло их извлечь, кроме уксуса».
Ибн Ботлан состоял на службе у моего прадеда Абу-ль-Мутавваджа Мукаллада ибн Насра ибн Мункыза [28]. У моего деда Абу-ль-Хасана Али ибн Мукаллада ибн Насра ибн Мункыза [29], да помилует его Аллах, появилась какая-то болезнь. Он был тогда еще маленьким мальчиком. Это взволновало его отца, и он испугался, что это проказа. Он позвал Ибн Ботлана и сказал ему: «Посмотри, что появилось на теле у Али». Врач посмотрел на него и оказал: «Я хочу пятьсот динаров, чтобы вылечить его и свести эту болезнь». Мой прадед ответил: «Если бы ты вылечил Али, я бы не удовлетворился, дав тебе пятьсот динаров». Когда Ибн Ботлан увидел гнев моего прадеда, он воскликнул: «О господин, я твой слуга и вполне завишу от твоей милости. Я оказал то, что сказал, только в виде шутки. То, что у Али, это прыщики юности, и когда он вырастет, это пройдет. Не делай же себе из этого заботы. Никакой врач, как и я, не скажет тебе: «Я вылечу [278] его» и не возьмет с тебя за это денег. Сыпь пройдет с возрастом». И все произошло, как он сказал.
В Алеппо была женщина, одна из знатных алеппских женщин, которую звали Барра. На ее голову напал озноб, и она закутывала ее в лучшую шерсть, бархатные шапочки, платки и шарфы, так что казалось, что на ее голове большая чалма, но она все-таки стонала от холода. Она позвала Ибн Ботлана и пожаловалась ему на свою болезнь. Он сказал ей: «Достань мне до завтра пятьдесят мискалей пахучей камфары. Возьми ее в долг или на подержание у какого-нибудь торговца благовониями, и она будет возвращена ему целиком». Больная достала камфару, и на другой день он сбросил с ее головы все, что на ней было, и втер эту камфару ей в волосы. Затем на голову женщины снова надели то, чем она была закутана, но больная все стонала от холода. Она заснула на короткое время и проснулась, жалуясь на жар и недомогание в голове. С нее снимали вещь за вещью все то, что было у нее на голове, пока на ней не остался один платок. Затем она вытряхнула из волос всю камфару, и ощущение холода прекратилось. С тех пор она стала довольствоваться одним платком.
Нечто похожее на это случилось со мной в Шейзаре. Меня одолел страшный озноб и дрожь без лихорадки. На мне было много одежд и меха, но когда я делал движение сидя, я начинал дрожать, волосы у меня на теле становились дыбом, и я корчился. Я позвал к себе врача шейха Абу-ль-Вафа Тамима и пожаловался ему на то, что испытывал. Шейх сказал:
«Принесите мне индийскую тыкву», и, когда ему принесли, разломил ее и сказал: «Съешь ее, сколько сможешь». – «О лекарь, – сказал я, —я чуть не умираю от холода, да и время холодное; как же я съем тыкву а таком холодном виде». – «Ешь, как я тебе говорю», – сказал врач. Я поел, но не успел кончить есть ее, как вспотел, и все ощущение холода прошло. Врач сказал мне: «То, что с тобой было, произошло от разлития желчи, а не от действительного холода».
Я уже говорил выше о некоторых удивительных сновидениях и упомянул в своей книге, озаглавленной [279] «Книга снов и сновидений», имена тех, кто рассказывает о снах. Я сообщил то, что говорится о снах и о времени сновидений, и привел изречения о них мудрецов, подтвердив их слова выдержками из стихов арабов. Я распространился на эту тему и исчерпал предмет, так что нет нужды упоминать здесь о чем-либо подобном, но мне вспомнился один такой рассказ; я нашел его интересным и записал здесь.
У моего деда Садид аль-Мулька Абу-ль-Хасана Али ибн Мукаллада ибн Насра ибн Мункыза [30], да помилует его Аллах, была невольница по имени Лулуа, которая воспитала моего отца Маджд ад-Дина Абу Саляму Муршида ибн Али [31] , да помилует его Аллах. Когда он вырос и переселился из дома своего отца, она уехала с ним, а когда я появился на свет, эта старуха воспитывала меня, пока я не вырос. Я женился и переехал из дома моего отца, да помилует его Аллах, и она уехала со мной; у меня родились дети, и она воспитала их. Она была праведная женщина, да помилует ее Аллах, постилась и подолгу стояла на молитве.
Время от времени у нее бывали колики. Однажды с ней случился припадок, усилившийся до того, что она лишилась сознания, и ее состояние сочли безнадежным. Она правела так два дня и две ночи, а потом пришла в себя и сказала: «Нет Бога, кроме Аллаха! В каком я была удивительном состоянии! Я встретила всех наших покойников, и они рассказывали мне удивительные вещи и между прочим сказали: „Эти колики не будут уже возвращаться к тебе“.
Старушка прожила после этого долгое время, и колики уже не возобновлялись. Она прожила так долго, что приблизилась к ста годам, но тщательно совершала молитвы, да помилует ее Аллах.
Однажды я вошел в ее комнату, которую отвел ей в моем доме. Перед ней стоял таз, и она мыла полотенце для омовений при молитве. «Что ты делаешь, матушка?» – спросил я. «О сынок, – ответила старуха, [280] – они брали полотенце в руки, а руки у них пахнут сыром. Сколько я ни мою это полотенце, оно продолжает пахнуть сыром». – «Покажи мае мыло, которым ты моешь», – сказал я, и она вынула его из полотенца, и оказалось, что это кусок сыра. Она думала, что это мыло, и чем больше терла это полотенце сыром, тем больше оно издавало запаху. «О матушка, – сказал я ей, – это кусок сыра, а
