Слово младший Вини выделил так, что тому показалось – вот-вот и Долгих станет младшим рядовым навечно.
– А потому, дорогой ТОВАРИЩ, – в тон Лешке сказал Кирьян Василич, – ты с этого датчанина или с того глаз сводить не будешь. И потащишь его на себе, и сдашь нашим безо всяких экивоков. Понял?
– Так точно, товарищ командир.
– Хы…
Тут подал голос Леонидыч:
– Василич, Леша, отойдем? Дело есть.
Они отошли подальше, чтобы слышно их не было.
– Ты бы, товарищ Винокуров, языком-то поменьше поболтал… – сказал майор, почему-то не командирским голосом.
– Да ладно, чего такого?
– Ложку потерял… – невпопад заметил дед.
– Какую ложку? – почти в один голос недоуменно спросили мужики.
– Обычную. Оченно я люблю по лбу ложкой кому-нибудь…
Леонидыч засмеялся. А Лешка виновато пожал плечами.
– Чего там про твоего фон-барона, дальше знаешь? – спросил майор.
– Граф он…
– Мальчик, девочка… Какая в попу разница? Ну чего с ним?
– Где-то в начале июня погибнет. На мине подорвется. Когда будет раненого из-под огня вытаскивать. Потом его накроет прямым попаданием. По кусочкам соберут и домой, в Данию. А летом сорок третьего его именем Датско-Германский корпус СС назовут. А что?
– Вот значит как… А вот что. На этом холме датчане, значит сидят. Так?
– Ну… Не тяни резину, и чего?
– Сколько их тут?
– Бригада вроде. Точно не помню. Что из этого-то?
– Значит, штаб где-то недалеко…
– Леонидыч, это авантюра!
– Зато какие козыри на руках, а?
– Мужики, вы умом не тронулись? Если там штаб бригады – там же наверняка, рота охраны, – дед ошарашено смотрел то на Леонидыча, то на Вини.
– Вряд ли, Кирьян Васильевич. Наши тут еще долго атаковать будут. Немцы и так все практически резервы на фронт кидают. Включая обозников. Даром что ли этот фон сам вытаскивать будет раненых? – ответил Вини. – В конце концов, посмотрим, чего и как. Если что – свалим по тихому.
Леонидыч долго молчал, а потом сказал:
– Все верно. Раз уж мы тут – попробуем. Может быть, это и есть наш шанс? Если этот генерал…
– Штурмбанфюрер.
– Или так, да… Все одно через пару недель дуба даст. Так? А если мы его сейчас хлопнем или, вдруг вытащим, – это же какая паника может начаться, м? И если наши прорвут тут фронт…
– Капец котлу, – продолжил Вини.
– Не совсем. Коридор-то гансы под Рамушево пробили. Но тем не менее, будут вынуждены сюда резервы тащить. А откуда? – думал Леонидыч.
– С юга. Больше им неоткуда.
– И, значит, может не быть прорыва на Кавказ. Чтобы эту дыру заткнуть им, как минимум, корпус нужен. Этого корпуса и не хватит где-то…
– Ну, мужики… – потрясенно сказал дед. – Вам бы в Генштаб…
– Погоди, Леонидыч, – сказа Вини. – Но если не будет прорыва к Сталинграду, например, значит и котла не будет?
– Не будет Сталинградского, какой-нибудь другой будет. Донецкий, например. Так твой Марк Аврелий говорил, а Кирьян Василич?
– Чего это сразу мой-то… Студента нашего он. Я-то тут причем.
Тут засомневался Вини:
– Погодите, а вдруг мы хуже сделаем?
– Куда уж хуже-то… – вздохнул Леонидыч. – Сколько людей живы останутся, подумал?
– Может быть и останутся. А может быть… – Он подумал и продолжил. – Гарантии-то нет.
– Гарантия на войне одна, мил человек – винтовка чистая, да патронов побольше. А все остальное… Пошли датскую сволочь поспрашиваем, где ихний генерал сидит.
– Штурмбанфюрер!
– Мальчик, девочка… Правильно, Леонидыч?
Когда они вернулись к отряду – снова забухала артиллерия по высотке. На этот раз включилось что-то тяжелое. После каждого разрыва земля вздрагивала даже здесь.
Но на это ни кто не обращал внимания. Даже девчонки, что удивительно. Хотя Рита уже привыкла к запаху железа и грохоту выстрелов, но вот Маринка-то почему совершенно спокойно переносила близкий бой?
– Эй, данскер! Моя-твоя понимать? – подошел к нему Вини. – Никто датским не владеет? А?
– Если штаны снять – овладеем…
– Тьфу, на тебя Еж! – рассердилась Рита. – Сколько можно пошлить-то а?
– Да ладно, не хочешь не бери… Вон какой красивый у нас данскер. Маринка, хочешь данскера?
– Да нет наверное, – засмеялась та. – Спасибо тебе большое за заботу. Сам его бери.
– Не. Мне тоже не надо.
– Политрук! Смени-ка десантника на часах. Пусть сюда дует.
– Есть… – без энтузиазма сказал Долгих и отправился в чащу. Через пару минут десантник был на месте.
– Прокашев!
– А? То есть я!
– Ты по-датски кумекаешь?
– Одно слово только. Кьеркегор.
– Ну, господи… А что это?
– Это философ датский. Развивал иррационалистические воззрения. В противовес немецкому классическому идеализму настаивал на вторичности рациональности и первичности чистого существования, то есть экзистенциальности, которое после сложного диалектического пути развития личности может найти свой смысл в вере.
– Это вот чего ты сейчас сказал? – подал голос Еж.
– Не обращайте внимания, Андрей. Издержки образования, – ответил ему Прокашев, раскладывая на тряпке детали затвора трехлинейки.
– Нет, ты вот мне все-таки поясни, чего ты сейчас сказал, а?
– Ну… Вот смотрите, Андрей, как вас по батюшке?
– Не важно.
– Хорошо. Разум нас все время обманывает. Например, когда разумом слышишь как свистят пули – надо помнить, что они не твои. Они уже пролетели. Но разум все равно заставляет тебя кланяться им. А твоя пуля – ты ее не услышишь, она летит вперед свиста – является окончательной и бесповоротной точкой твоей экзистенции. То есть существования. Отсюда следует вывод – разум вторичен, а существование первично.
– Это и ежу понятно. То есть мне. – А зачем такими сложными словами говорить?
– А вот отсюда и следует неизбежный вывод, что даже временное прекращение разумной деятельности не является прекращением существования.
– Ну, бляха-муха… Этому на философском факультете учат что ли? – Еж старательно пытался понять ход мысли философа.
– Этому жизнь учит. Я знаю, что та пуля, которая прекратит мою рациональную деятельность, не
