Сергей Ширшиблев поднял голову. Искореженная машина горела. Хлопнула одна шина, другая… Похоже старлею с задержанным кранты. А Иришка?
Он бросился на другую сторону дороги.
Иринка лежала на животе, неловко подогнув руку под себя. Из ушей текла кровь. Белоснежный подворотничок наливался темно-бордовым. Он осторожно перевернул ее. Посмотрел на разбитое о придорожные камни родное лицо. Потом закрыл ей глаза. А потом прижался к теплой еще руке, в которой был зажат умирающий желтый, в красных брызгах, одуванчик. Он долго стоял на коленях перед её телом. Потом накрыл лицо девушки своей пилоткой.
Его взгляд упал на чудом уцелевшее, едва помятое ведро. Машинально он собрал в него чьи-то разбросанные по дороге куски. А то, что не вошло – рука с плечом в кожанке, вырванная из спины лопатка с обгорелыми лохмотьями гимнастерки – сложил в кучу на обочине. Рядом положил фуражку особиста. Васильковый околыш и расколотый козырек. Рубиновой каплей светилась окровавленная звезда…
И зашагал обратно по дороге, пошатываясь как пьяный. В полк. Убивать…
Война все спишет? Война есть война? Жертв не бывает лишних?
Тогда посмотри в эти глаза. Сними пилотку с ее лица, подыми ее веки и посмотри. Она все еще улыбается. И улыбается для тебя. Вечно будет улыбаться.
Война все спишет? Наверное, все – кроме этой улыбки.
Почему ты жив, а она нет?
…– Да, товарищ генерал-майор. Да. Да. Нет. Есть. Задача будет выполнена. Товарищ генерал-майор на нашем участке партизаны прорвались. Утверждают, что командир этой чертовой бригады погиб. На карте кое-что показали, да. Одного к вам в дивизию везут. Да.
Полковник положил трубку и тут же рявкнул на адъютанта, пришивавшего пуговицу:
– Всех комбатов сюда и начштаба Бегом!
Сам же склонился над картой.
Буквально через три минуты адъютант вернулся обратно:
– Товарищ полковник, комбата-два ранило!
– Вот черт… Серьезно?
– Плечо разворотило. Снайпер похоже.
Полковник ругнулся:
– Черт, черт… Кто там из командиров в строю?
– Лейтенант Костяев.
– Костяев? Нормальный мужик. ВРИО командира батальона пусть побудет. Тащи его сюда.
– Есть!
…– Чего-то забегали туда-сюда. Вини, смотри! – сказал Еж, глядя в щели сарая.
– Точно, да. – Вини присел рядышком. – Кирьян Василич! Чего они бегают как будто их блохи покусали?
– Ежели в штабе бегают, значит, заварушка будет. Тебя там расстрелять, например…
– А меня? – хихикнул Еж.
– И тебя тоже.
– О, смотри, лейтенант тот усатый! В нашу сторону идет. И чувак какой-то толстый рядом…
– Дверь сарая противно заскрипела, открываясь:
– Вот, товарищ полковник, эти субчики.
– Вижу… Выходи строиться. Быстро.
Пятеро партизан вышли на улицу. Еж довольно потянулся:
– Эх, хорошо-то как…
Полковник изумленно посмотрел на него:
– Чего это хорошо?
– Воздух свежий, красота!
– Навозом только провоняло все, а так да свежий… Смирно!
Потом полковник прошелся вдоль короткой шеренги:
– Присягу никто не принимал?
– Никак нет, товарищ полковник! – ответил за всех Кирьян Василич.
– Понятно. Костяев, дай-ка бумажку… Тебя как зовут?
– Вини… В смысле, Винокуров Алексей Дмитриевич!
– Читай, Алексей Дмитриевич, вслух.
Вини взял лист:
– Я, Винокуров Алексей Дмитриевич, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды Рабоче-крестьянской Красной армии, принимаю присягу и торжественно клянусь быть честным, храбрым, дисциплинированным, бдительным бойцом, строго хранить военную и государственную тайну, беспрекословно выполнять все воинские уставы и приказы командиров, комиссаров и начальников.
Я клянусь добросовестно изучать военное дело, всемерно беречь военное имущество и до последнего дыхания быть преданным своему народу, своей советской Родине и рабоче-крестьянскому правительству.
Я всегда готов по приказу рабоче-крестьянского правительства выступить на защиту моей Родины – Союза Советских Социалистических Республик, и, как воин Рабоче-крестьянской Красной армии, я клянусь защищать ее мужественно, умело, с достоинством и честью, не щадя своей крови и самой жизни для достижения полной победы над врагом.
Если же по злому умыслу я нарушу эту мою торжественную присягу, то пусть меня постигнет суровая кара советского закона, всеобщая ненависть и презрение трудящихся.
– Молодец… Силантьев!
Адъютант неслышно вышел из-за спины, неся на вытянутых руках вчетверо сложенную красную ткань:
– Целуй!
Вини встал на колено и поцеловал знамя, пахнущее пылью, как будто его не разворачивали уже давно-давно.
– Распишись тут. А Теперь ты!
Андрей Ежов вышел из строя и тоже прочитал текст присяги вслух. На этот раз обошлось без швыркания носом и прочих Ежиных выходок. Осознал важность момента.
– Отлично, боец. А ты, старик, что стоишь?
Кирьян Васильевич аж оробел немного:
– Мне тоже можно?
– Нужно дед, нужно. Вся страна в строю, ты чем хуже?
Унтер кивнул как-то судорожно, а потом полез мелко дрожащими руками за пазуху. Вытащил оттуда тряпицу, развернул ее… И прицепил на грудь два Георгиевских креста.
– Ого! – с уважением сказа полковник. – Бывалый вояка?
– Так точно, ваше бла… товарищ полковник.
– Где? – кивнул тот на кресты:
– В великую войну немцев погонял маленько.
– Ну эта война тоже великая. И к тому, же отечественная. Звание-то какой имел?
– Унтер-офицер.
– Пока в рядовых походишь. А там видно будет. Принимай, унтер-офицер рабоче-крестьянскую присягу.
Когда дед читал текст и целовал знамя – в уголках глаз блестели слезинки. Но этого никто не заметил.
– А теперь, товарищи бойцы, поступаете в распоряжение командира второго батальона лейтенанта Костяева. – Полковник развернулся и пошел в избу.
